Да экстремизЪм везде можно при желании найти. К примеру у Антон Палыча Чехова - повесть "Дуэль", жутко полная экстремизЪму
(по ней же советский фильм "Плохой хороший человек" - щас бы такой не сняли, из-за экстремизЪму-то)
Вот, цитата из Чехова:
Цитата
- Вот уж кого мне не жаль! - сказал фон Корен. - Если бы этот милый
мужчина тонул, то я бы еще палкой подтолкнул: тони, братец, тони...
- Неправда. Ты бы этого не сделал.
- Почему ты думаешь? - пожал плечами зоолог. - Я так же способен на
доброе дело, как и ты.
- Разве утонить человека - доброе дело? - спросил дьякон и засмеялся.
- Лаевского? Да.
- В окрошке, кажется, чего-то недостает... - сказал Самойленко, желая
переменить разговор.
- Лаевский безусловно вреден и так же опасен для общества, как холерная
микроба, - продолжал фон Корен. - Утопить его - заслуга.
- Не делает тебе чести, что ты так выражаешься о своем ближнем. Скажи:
за что ты его ненавидишь?
- Не говори, доктор, пустяков. Ненавидеть и презирать микробу - глупо,
а считать своим ближним во что бы то ни стало всякого встречного без
различия - это, покорно благодарю, это значит не рассуждать, отказаться от
справедливого отношения к людям, умыть руки, одним словом. Я считаю твоего
Лаевского мерзавцем, не скрываю этого и отношусь к нему, как к мерзавцу, с
полною моею добросовестностью. Ну, а ты считаешь его своим ближним - и
поцелуйся с ним; ближним считаешь, а это значит что к нему ты относишься так
же, как ко мне и дьякону, то есть никак. Ты одинаково равнодушен ко всем.
- Называть человека мерзавцем! - пробормотал Самойленко, брезгливо
морщась. - Это до такой степени нехорошо, что и выразить тебе не могу!
- О людях судят по их поступкам, - продолжал фон Корен. - Теперь судите
же, дьякон... Я, дьякон, буду с вами говорить. Деятельность господина
Лаевского откровенно развернута перед вами, как длинная китайская грамота, и
вы можете читать ее от начала до конца. Что он сделал за эти два года, пока
живет здесь? Будем считать по пальцам. Во-первых, он научил жителей городка
играть в винт; два года тому назад эта игра была здесь неизвестна, теперь же
к винт играют от утра до поздней ночи все, даже женщины и подростки;
во-вторых, он научил обывателей пить пиво, которое тоже здесь не было
известно; ему же обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водок,
так что с завязанными глазами они могут теперь отличить водку Кошелева от
Смирнова номер двадцать один. В-третьих, прежде здесь жили с чужими женами
тайно, по тем же побуждениям, по каким воры воруют тайно, а не явно;
прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились выставлять на общий
показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером; он живет с чужой женой
открыто. В-четвертых...
Фон Корен быстро съел свою окрошку и отдал денщику тарелку.
- Я понял Лаевского в первый же месяц нашего знакомства, - продолжал
он, обращаясь к дьякону. - Мы в одно время приехали сюда. Такие люди, как
он. очень любят дружбу, сближение, солидарность и тому подобное, потому что
им всегда нужна компания для винта, выпивки в закуски; к тому же они
болтливы и им нужны слушатели. Мы подружились, то есть он шлялся ко мне
каждый день, мешал мне работать и откровенничал насчет своей содержанки. На
первых же порах он поразил меня своею необыкновенною лживостью, от которой
меня просто тошнило. В качестве друга я журил его, зачем он много пьет,
зачем живет не по средствам и делает долги, зачем ничего не делает и не
читает, зачем он так мало культурен и мало знает, - и в ответ на все мои
вопросы он горько улыбался, вздыхал и говорил: "Я неудачник, лишний
человек!", или: "Что вы хотите, батенька, от нас, осколков
крепостничества.", или: "Мы вырождаемся..." Или начинал нести длинную
галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых
говорил: "Это наши отцы по плоти и духу". Понимайте так, мол, что не он
виноват в том, что казенные пакеты по неделям лежат нераспечатанными и что
сам он пьет и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев,
выдумавший неудачника и лишнего человека! Причина крайней распущенности и
безобразия, видите-ли, лежит не в нем самом, а где-то вне, в пространстве. И
притом - ловкая штука! - распутен, лжив и гадок не он один, а мы... "мы люди
восьмидесятых годов", "мы вялое, нервное отродье крепостного права", "нас
искалечила цивилизация"... Одним словом, мы должны понять, что такой великий
человек, как Лаевский, и в падении своем велик; что его распутство,
необразованность и нечистоплотность составляют явление
естественно-историческое, освященное необходимостью, что причины тут
мировые, стихийные и что перед Лаевским надо лампаду повесить, так как он -
роковая жертва времени, веяний, наследственности и прочее. Все чиновники и
дамы, слушая его, охали и ахали, а я долго не мог понять, с кем я имею дело:
с циником или с ловким мазуриком? Такие субъекты, как он, с виду
интеллигентные, немножко воспитанные и говорящие много и собственном
благородстве, умеют прикидываться необыкновенно сложными натурами.
- Замолчи! - вспыхнул Самойленко. - Я не позволю, чтобы в моем
присутствии говорили дурно о благороднейшем человеке!
- Не перебивай, Александр Давидыч, - холодно сказал фон Корен. - Я
сейчас кончу. Лаевский - довольно несложный организм. Вот его нравственный
остов: утром туфли, купанье и кофе, потом до обеда туфли, моцион и
разговоры, в два часа туфли, обед и вино, в пять часов купанье, чай и вино,
затем винт и лганье, в десять часов ужин и вино, а после полуночи сон и lа
femme {женщина (франц.)}. Существование его заключено в эту тесную
программу, как яйцо в скорлупу. Идет ли он, сидит ли, сердится, пишет,
радуется - все сводится к вину, картам, туфлям и женщине. Женщина играет в
его жизни роковую, подавляющую роль. Он сам повествует, что тринадцати лет
он уже был влюблен: будучи студентом первого курса, он жил с дамой, которая
имела на него благотворное влияние и которой он обязан своим музыкальным
образованием. На втором курсе он выкупил из публичного дома проститутку и
возвысил ее до себя, то есть взял в содержанки, а он пожила с ним полгода и
убежала назад к хозяйке, и это бегство причинило ему немало душевных
страданий. Увы, он так страдал, что должен был оставить университет и два
года жить дома без дела. Но это к лучшему. Дома он сошелся с одной вдовой,
которая посоветовала ему оставить юридический факультет и поступить на
филологический. Он так и сделал. Кончив курс, он страстно полюбил теперешнюю
свою... как ее?.. замужнюю, и должен был бежать с нею сюда на Кавказ, за
идеалами якобы... Но сегодня-завтра он разлюбит ее и убежит назад в
Петербург, и тоже за идеалами.
- А ты почем знаешь? - проворчал Самойленко, со злобой глядя на
зоолога. - Ешь-ка лучше.
Подали отварных кефалей с польским соусом. Самойленко положил обоим
нахлебникам по целой кефали и собственноручно полил соусом. Минуты две
прошли в молчании.
- Женщина играет существенную роль в жизни каждого человека, - сказал
дьякон. - Ничего не поделаешь.
- Да, но в какой степени? У каждого из нас женщина есть мать, сестра,
жена, друг, у Лаевского же она - все, и притом только любовница. Она, то
есть сожительство с ней, - счастье и цель его жизни; он весел, грустен,
скучен, разочарован - от женщины; жизнь опостылела женщина виновата;
загорелась заря новой жизни, нашлись идеалы - и тут ищи женщину...
Удовлетворяют его только те сочинения или картины, где есть женщина. Наш
век, по его мнению, плох и хуже сороковых и шестидесятых годов только
потому, что мы не умеем до самозабвения отдаваться любовному экстазу и
страсти. У этих сладострастников, должно быть, в мозгу есть особый нарост
вроде саркомы, который сдавил мозг и управляет всею психикой.
Понаблюдайте-ка Лаевского, когда он сидит где-нибудь в обществе. Вы
заметьте: когда при нем поднимаешь какой-нибудь общий вопрос, например, о
клеточке или инстинкте, он сидит в стороне, молчит и не слушает; вид у него
томный, разочарованный, ничто для него не интересно, все пошло и ничтожно,
но как только вы заговорили о самках и самцах, о том, например, что у пауков
самка после оплодотворения съедает самца, - глаза у него загораются
любопытством, лицо проясняется, и человек оживает, одним словом. Все его
мысли, как бы благородны, возвышенны или безразличны они ни были, имеют
всегда одну и ту же точку общего схода. Идешь с ним по улице и встречаешь,
например, осла... "Скажите, пожалуйста, спрашивает, что произойдет, если
случить ослицу с верблюдом?" А сны! Он рассказывал вам свои сны? Это
великолепно! То ему снится, что его женят на луне, то будто зовут его в
полицию и приказывают ему там, чтобы он жил с гитарой...
Дьякон звонко захохотал; Самойленко нахмурился и сердито сморщил лицо,
чтобы не засмеяться, но не удержался и захохотал.
- И все врет! - сказал он, вытирая слезы. - Ей-богу, врет!
IV
Дьякон был очень смешлив и смеялся от каждого пустяка до колотья в
боку, до упаду. Казалось, что он любил бывать среди людей только потому, что
у них есть смешные стороны и что им. можно давать смешные прозвища.
Самойленка он прозвал тарантулом, его денщика селезнем и был в восторге,
когда однажды фон Корен обозвал Лаевского и Надежду Федоровну макаками. Он
жадно всматривался в лица, слушал не мигая, и видно было, как глаза его
наполнялись смехом и как напрягалось лицо в ожидании, когда можно будет дать
себе волю и покатиться со смеху.
- Это развращенный и извращенный субъект, - продолжал зоолог, а дьякон,
в ожидании смешных слов, впился ему в лицо. - Редко где можно встретить
такое ничтожество. Телом он вял, хил и стар, а интеллектом ничем не
отличается от толстой купчихи, которая только жрет, пьет, спит на перине и
держит в любовниках своего кучера.
Дьякон опять захохотал.
- Не смейтесь, дьякон, - сказал фон Корен, - это глупо, наконец. Я бы
не обратил внимания на его ничтожество, - продолжал он, выждав, когда дьякон
перестал хохотать, - я бы прошел мимо него, если бы он не был так вреден и
опасен. Вредоносность его заключается, прежде всего в том, что он имеет
успех у женщин и таким образом угрожает иметь потомство, то есть подарить
миру дюжину Лаевских, таких же хилых и извращенных, как он сам. Во-вторых,
он заразителен в высшей степени. Я уже говорил вам о винте и ниве. Еще
год-два и - он завоюет все кавказское побережье. Вы знаете, до какой степени
масса, особенно ее средний слой, верит в интеллигентность, в университетскую
образованность, в благородство манер и литературность языка. Какую бы он ни
сделал мерзость, все верят, что это хорошо, что это так и быть должно, так
как он интеллигентный, либеральный и университетский человек. К тому же он
неудачник, лишний человек, неврастеник, жертва времени, а это значит, что
ему все можно. Он, милый малый, душа-человек, он так сердечно снисходит к
человеческим слабостям; он сговорчив, податлив, и, покладист, не горд, с ним
и выпить можно, и посквернословить, и посудачить... Масса, всегда склонная к
антропоморфизму в религии и морали, больше всего любит тех божков, которые
имеют такие же слабости, как она сама. Судите же, какое у него широкое поле
для заразы! К тому же он недурной актер и ловкий лицемер и отлично знает,
где раки зимуют. Возьмите-ка его увертки и фокусы, например, хотя бы его
отношение к цивилизации. Он и не нюхал цивилизации, а между тем: "Ах, как мы
искалечены цивилизацией! Ах, как я завидую этим дикарям, этим детям природы,
которые не знают цивилизации!" Надо понимать, видите ли, что он когда-то, во
времена оны, всей душой был предан цивилизации, служил ей, постиг ее
насквозь, но она утомила, разочаровала, обманула его; он, видите ли, Фауст,
второй Толстой... А Шопенгауэра и Спенсера он третирует, как мальчишек, и
отечески хлопает их по плечу: ну что, брат, Спенсер? Он Спенсера, конечно,
не читал, но как бывает мил, когда с легкой, небрежной иронией говорит про
свою барыню: "Она читала Спенсера!" И его слушают, и никто не хочет понять,
что этот шарлатан не имеет права не только выражаться о Спенсере в такое
тоне, но даже целовать подошву Спенсера! Рыться под цивилизацию, под
авторитеты, под чужой алтарь, брызгать грязью, шутовски подмигивать на них
только для того, чтобы оправдать и скрыть свою хилость и нравственную
убогость, может только очень самолюбивое, низкое и гнусное животное.
- Я не знаю, Коля, чего ты добиваешься от него, - сказал Самойленко,
глядя на зоолога уже не со злобой, а виновато. - Он такой же человек, как и
все. Конечно не без слабостей, но он стоит на уровне современных идей,
служит, приносит пользу отечеству. Десять лет назад здесь служил агентом
старичок, величайшего ума человек... Так вот он говаривал...
- Полно, полно! - перебил зоолог. - Ты говоришь: он служит. Но как
служит? Разве оттого, что он явился сюда, порядки стали лучше, а чиновники
исправнее, честнее и вежливее? Напротив, своим авторитетом интеллигентного,
университетского человека он только санкционировал их распущенность. Бывает
он исправен двадцатого числа, когда получает жалованье, в остальные же числа
он только шаркает у себя дома туфлями и старается придать себе такое
выражение, как будто делает русскому правительству большое одолжение тем,
что живет на Кавказе. Нет, Александр Давидыч, не вступайся за него. Ты
неискренен от начала до конца. Если бы ты в самом деле любил его и считал
своим ближним, то прежде всего ты не был бы равнодушен к его слабостям, не
снисходил бы к ним, а для его же пользы постарался бы обезвредить его.
- То есть?
- Обезвредить. Так как он неисправим, то обезвредить его можно только
одним способом...
Фон Корен провел пальцем около своей шеи.
- Или утопить, что ли... - добавил он. - В интересах человечества, в
своих собственных интересах такие люди должны быть уничтожаемы. Непременно.
- Что ты говоришь?! - пробормотал Самойленко, поднимаясь и с удивлением
глядя на спокойное, холодное лицо зоолога. - Дьякон, что он говорит? Да ты в
своем уме?
- Я не настаиваю на смертной казни, - сказал фон Корен. - Если
доказано, что она вредна, то придумайте что-нибудь другое. Уничтожить
Лаевского нельзя, ну так изолируйте его, обезличьте, отдайте в общественные
работы...
- Что ты говоришь? - ужаснулся Самойленко. - С перцем, с перцем! -
закричал он отчаянным голосом, заметив что дьякон ест фаршированные кабачки
без перца. - Ты, величайшего ума человек, что ты говоришь?! Нашего друга,
гордого, интеллигентного человека, отдавать в общественные работы!!
- А если горд, станет противиться - в кандалы! Самойленко не мог уж
выговорить ни одного слова и только шевелил пальцами; дьякон взглянул на его
ошеломленное, в самом деле смешное лицо и захохотал.
- Перестанем говорить об этом, - сказал зоолог. - Помни только одно,
Александр Давидыч, что первобытное человечество было охраняемо от таких, как
Лаевский, борьбой за существование и подбором; теперь же наша культура
значительно ослабила борьбу и подбор, и мы должны сами позаботиться об
уничтожении хилых и негодных, иначе, когда Лаевские размножатся, цивилизация
погибнет и человечество выродится совершенно. Мы будем виноваты.
Отредактировал probegallo - 13 Сентября, 2008, 3:07 
Рекламный блок.
Загрузка. Пожалуйста, подождите...
Ваша реклама, здесь
