РОДОСЛОВНАЯ АЛЬТРУИЗМА (Этика с позиций эволюционной генетики человека)
ПРОБЛЕМА происхождения доброго начала в человеке спокон веков волнует мыслителей. В не столь уж далекие времена для большинства людей наиболее убедительным представлялось то объяснение, которое давала этой проблеме религия. Сегодня, когда мало кто всерьез относится к идее божественного происхождения добра, широко распространено убеждение, что воспитание - полный, единственный и безраздельный творец этических, моральных, нравственных начал в человеке, а их передача от поколения к поколению целиком обусловлена только социальной преемственностью.
Роль преемственности бесспорна. Если ребенка сразу после рождения лишить на несколько лет звука человеческой речи и общения с другими людьми, то он никогда уже не научится говорить и превратится в полуидиота. Конечно, способности и своиства человека развиваются в общении с людьми. И не исключено, что сверхталантливый педагог смог бы вырастить на редкость продуктивного специалиста из ученика, почти не обладающего способностями к будущей профессии, а опытный рецидивист-закоренелого негодяя из потенциально благороднейшего ребенка. Исходя из этих крайних, уникальных ситуаций, можно прийти к выводу, что человек со своим потенциальным умом и этическими свойствами рождается каким-то белым листом, на котором окружение, среда, воспитание записывают любой текст. Но оторвемся от особых, аномальных ситуаций и задумаемся над тем, является ли мышление и этика подростка, юноши, индивида действительно только мягкой глиной, пассивно ждущей скульптора.
Попытка объявить воспитание само по себе монополистом в деле формирования этических представлений необязательно ведет к безусловно прогрессивным, оптимистическим выводам. Ведь можно же, поддерживая из поколения в поколение преемственность обработки умов, воспитывать тупых расистов или сектантов-фанатиков. Тем более что это уже удавалось. Но почему же только до поры до времени? Потому что внешние и внутренние толчки быстро вскрывали слабость этих государств, угнетающая социальная преемственность рушилась. Угнетенные .массы брались за оружие и шли на опаснейшую борьбу, как только для этого возникали экономические предпосылки, достаточно глубоко выясненные социальными науками. Но ведь знаменателен и сам факт готовности масс идти на подчас почти верную гибель!
Бесчисленные мыслители приходили к выводу о существовании в человеке какого-то начала, заставлявшего из века в век (нередко вопреки всему, что пытались заложить в него воспитатели) подыматься на борьбу со злом даже при ничтожных шансах на победу, и тем самым признавали в человеке врожденное существование доброго начала. Но имеются ли хоть какие-либо основания для таких признаний? Иначе говоря, совместимо ли с современной наукой предположение, что, кроме порожденных воспитанием, кроме обусловленных социальной средой, есть еще какие-то, разумеется же не божественного происхождения, истоки доброго начала в человеке? "Почему, вследствие какого умственного или чувственного процесса человек, сплошь да рядом, в силу каких-то соображений, называемых нами "нравственными", отказывается от того, что несомненно должно доставить ему удовольствие. Почему он часто переносит всякого рода лишения, лишь бы не изменить сложившемуся в нем нравственному идеалу?" (П.А. Кропоткин, "Этика", Пб-М., 1922, т. 1, стр. 109).
Успехи современного естествознания, успехи эволюционной генетики позволяют, по-видимому, ответить на этот вопрос. Есть основание считать - в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению. И задача этой статьи - показать, что те огромные, хотя противоречивые потенции к совершению добра, которые постоянно раскрываются в человеке, имеют свои основания также и в его наследственной природе, куда вложены они действием особых биологических факторов, игравших существенную роль в механизмах естественного отбора, в процессе эволюции наших предков.
При этом хочется еще раз подчеркнуть, что выдвинутая идея ни в какой мере не отвергает роль социальной среды и воспитания в формировании этических принципов личности. То, что любой организм, а в особенности человек со всеми свойствами его психики, поведения, этики, - продукт среды, бесспорно. Но поскольку та сторона вопроса, которая подчеркивает роль воздействия социальной среды, воспитания, получила самое широкое освещение в научной литературе и многочисленных публицистических статьях, то автор в данном случае считает целесообразным сосредоточить главное внимание именно на наследственном механизме формирования этических начал. Ибо, по нашему мнению, такой антитезисный подход может породить необходимый синтез. Одним словом, мы попытаемся показать, что последний миллион лет и в особенности последние десятки тысяч лет эволюции создали какой-то преемственно передающийся комплекс наследственных этических реакций, придавливаемых (но все же существующих) в условиях крайних, предельных, но реализующихся в нормальных условиях.
Естествен ли, природен ли для человека только эгоизм?
Уничтожение десятков миллионов людей на фронтах и в лагерях во время двух мировых войн, массовые расстрелы гражданского населения, бомбежки мирных городов, истребление пленных голодом, холодом, болезнями, безнаказанность военных и гражданских преступников, возникновение новых очагов войны внушили многим зарубежным ученым мысль, что агрессивность, эгоизм и хищность - природные, неискоренимые свойства человечества в целом. Обыватели и обслуживающие их писатели, художники, артисты, кинодеятели прониклись этим же мировоззрением без особой помощи ученых. Идеологи империализма (отнюдь не бескорыстно) способствуют распространению подобных взглядов, ибо видят в них надежный способ противодействия объединению людей для борьбы за общие интересы. Они доказывают, что представление о врожденном человеческом эгоизме опирается на дарвиновскую теорию естественного отбора. Все неспособные к самосохранению должны вымирать, уступая место тем, кто любой ценой, любыми средствами побеждает и уничтожает врагов и соперников. По их мнению, ближайшим предком человека является плотоядный хищник, африканский австралопитек, миллион лет назад избравший кость антилопы в качестве главного орудия охоты и убийства себе подобных. Примеры, иллюстрирующие правоту этого взгляда, подбираются из жизни животного мира. Так, самец бойцовой сиамской рыбки сражается с соперником и убивает его. Стаи птиц, стада обезьян сражаются за территорию с соплеменниками; в стаде обезьян очень быстро устанавливается иерархия господства н подчинения; сложное иерархическое деление существует в виде так называемого права первого клевка и в столь безобидной на вид стае кур.
Американский антрополог А. Кейт в трудах об эволюции человека пишет: "Нужно признать, что условия, вызывающие войну,- разделения животных на социальные группы, "право" каждой группы на собственную территорию, развитие комплекса враждебности, направленного на защиту этих участков,- все это появилось на земле задолго до появления человека". А человек, по представлению А. Кейта, несет в себе закрепленное в генах наследство в виде страсти к господству, собственности, оружию, убийствам, войнам.
Но самая худшая ложь - это неполная правда, и недаром английская присяга суду формулируется: клянусь говорить правду, всю правду и ничего кроме правды.
Идея, будто естественный отбор среди диких животных ведет к усилению хищнических инстинктов, совершенно правильна, если представить себе их существование в форме борьбы всех против вся. Если такой же характер имел естественный отбор в ходе формирования человечества, то логически неизбежен вывод, что все этические начала в человеке порождены лишь воспитанием, религией, верой, убежденностью, являются особенностями, целиком приобретаемыми каждый раз наново под влиянием среды в ходе индивидуального развития, то есть ненаследственными. Зато вспышки массовой жестокости - не только результат ее воспитания и культивирования, это возврат к животным инстинктам, к первобытным звериным, из века в век подавляемым, но именно естественным свойствам. Такое объяснение поступков человека широко распространено в зарубежной научной литературе.
Стремление к личной выгоде в обществе стеснено, дескать, лишь разумом, диктующим такую осторожность и такие нормы поведения, которые позволили бы обойти карающий закон и избежать опасной вражды и осуждения окружающих (не пойман-не вор). Отсюда все поступки, направленные на личную выгоду, но совершаемые в нераскрываемой тайне, естественны, а человека удерживают от их совершения только страх и навязанные воспитанием навыки. Эта теория, выводящая все поведение человека из его созданного отбором абсолютного эгоизма, подкупает своей простотой и логичностью. Действительно, по О. Уайльду, "любовь к самому себе - это единственный роман, длящийся пожизненно". Но эта теория естественного эгоизма сталкивается с фактами массового героизма и самоотвержения, с существованием героической верности своему долгу, стойкого чувства товарищества в самых тяжелых условиях и с быстрым массовым возрождением общечеловеческих этических принципов почти сразу после снятия тех исключительных форм подавления, которые сделали совершенно невозможными их претворение в жизнь.
Идея справедливости обладает необычайной способностью к регенерации, она подобна фениксу, возрождающемуся из пепла.
* * *
Вероятно, никто не станет оспаривать, что готовность матери (иногда и отца) рисковать жизнью, защищая детеныша, не вызвана воспитанием, не благоприобретена, а естественна, заложена в природе матери и отца. Но родительское чувство у животных длится лишь тот срок, на протяжении которого детеныши нуждаются в помощи и охране, а затем родители перестают обращать внимание на выросших детей. Очевидно, очень сложный инстинкт, действует лишь постольку, поскольку он помогает охране, потомства и процветанию вида. Нетрудно понять, что он способствует передаче наследственных особенностей родителей (в частности, тех же инстинктов защиты потомства) будущим поколениям. Наоборот, отсутствие наследственных родительских инстинктов исключало передачу этого дефекта потомству - оно просто не выживало без помощи родителей и родители, лишенные таких инстинктов, этот свой дефект больше не передавали. Так сохранялись и совершенствовались наследственно обусловленные родительские инстинкты.
Уже у стадных животных этот тип альтруизма распространяется за пределы семьи, охватывает стаю, стадо - отсутствие чувства взаимопомощи у членов этого сообщества обрекает его на быстрые вымирание. Ведь у многих видов животных только стая, а не пара родителей способна одновременно осуществлять сигнализацию об опасности, защиту детенышей и добывание для них пищи. Стихи Киплинга выражают эту истину лучше любой прозы: Добыча Стаи - для Стаи; ты волен на месте поесть, Смертная казнь нечестивцу, кто кроху посмеет унесть Право Щенка-одногодка - досыта зоб набивать добычей Стаи, и Стая не смеет ему отказать Право Берлоги - за Маткой: у всех однолеток своих с туши четверку взимает она для прокорма щенков молодых. Естественно, что даже без передачи опыта родительским примером стадно-стайные инстинкты оказываются непосредственно закрепленными, точно так же как защитная окраска, наличие когтей и много других средств самообороны
Обезьяны-гелады заботятся о потомстве всей стаей, и если дается сигнал тревоги,, далеко забредшие детеныши бросаются на спину любому из стаи, несущемуся в укрытие.
В стаде павианов мать с детенышем - привилегированное существо, ее охраняют самцы.
Самый страшный враг южноафриканских павианов не лев, могучий, но слишком тяжелый для того, чтобы лазать по деревьям за своей добычей, а леопард, который добирается до места, недоступного для льва, и убивает, как и лев, одним ударом лапы.
Натуралист Евгений Маре, три года живший среди павианов в Африке, однажды подсмотрел, как леопард залег около тропы, по которой торопилось к спасительным пещерам запоздавшее стадо павианов - самцы, самки, малыши, словом, верная добыча. От стада отделились два самца, потихоньку взобрались на скалу над леопардом и разом прыгнули вниз. Один вцепился в горло леопарду, другой в спину. Задней лапой леопард вспорол брюхо первому и передними лапами переломил кости второму. Но за какие-то доли секунды до смерти клыки первого павиана сомкнулись на яремной вене леопарда, и на тот свет отправилась вся тройка. Конечно, оба павиана не могли не ощущать смертельную опасность. Но стадо они спасли.
Рассматривая не только высших позвоночных, но и насекомых, особенно социальных, мы найдем почти у каждого вида такие инстинкты, способности, обычно считающиеся монополией человека, как героическая охрана потомства и забота о нем, взаимовыручка в опасности, самоотверженная защита стада и т.п.
Не говоря даже о добродетелях дельфинов, мы все же обнаружим, что в совершенно разных ветвях эволюционного дерева независимо создавались многие "человеческие" свойства. Но для того чтобы из некоторых задатков наших обезьяноподобных предков за десятки тысяч поколений выработались человеческие качества, неизбежно требовался отбор по строго определенному направлению, "программированному" жестко взаимосвязанными изменениями: огромным ростом головного мозга и его мощи, удлинением срока заботы о потомстве, усложнением сотрудничества и усилением самоотверженности. (О значении социальных условий, о воздействии труда на формирование и развитие упомянутых выше человеческих качеств автор не говорит здесь лишь в связи с уже заявленным в начале статьи намерением уделить основное внимание наименее выясненному, а именно - наследственному механизму формирования этических начал.)
Чтобы понять значение этого направленного естественного отбора и вызываемых им перестроек наследственной природы человека, вспомним высказывание Ф. Энгельса о том, что определяющим моментом в истории является производство и воспроизводство самой жизни, имеющее две стороны: с одной стороны, производство средств жизни. а с другой - "...производство самого человека, продолжение рода". Обычно помнят лишь первую часть формулы, но именно во второй ее части, в закономерностях производства самого человека, продолжении рода, таятся среди всей совокупности причин и причины наследственного закрепления тех якобы противоестественных человеческих эмоций, эмоций человечности, самоотверженности, благородства, жертвенности, непрерывное восстановление которых остается подчас загадкой или представляется алогичным с вульгарно-материалистических позиций.
* * * В то время как все другие животные быстро обучаются находить себе пищу, только у человека младенчество длится долго. И если бы он был вначале таким же, как теперь, то не смог бы выжить".
Анаксимандр Милетский.
С чего начинаются человек и человечность?
От австралопитеков и питекантропов раннего палеолита нас отделяют 500-200 тысяч лет, от неандертальцев среднего палеолита 200-40 тысяч лет, а современный человек появился 40-13 тысяч лет назад (поздний палеолит): от 13 до 5 тысяч лет отделяют нас от мезолита и неолита, и примерно 5-7 тысяч лет длится историческая эра. Одно поколение, считая от рождения младенца до его зрелости и рождения у него детей, длится около 25 лет, и мы отдалены от нашего звероподобного предка всего-навсего десятком тысяч поколений.
Емкость черепа австралопитека - 450-550 кубических сантиметров, гомо эректус - 770-1000, пекинского человека - 900-1200, неандертальца - 1300-1425, современного человека, сапиенс, разумного, - 1200-1500. За эволюционно короткий срок емкость черепа выросла втрое.
Эволюция одного вида одновременно идет в разных направлениях, но с очень разной скоростью. Молекула гемоглобина человека, отделившегося от своего общего предка с гориллой два миллиона лет назад, отличается от молекулы гемоглобина гориллы лишь одной аминокислотой из 146, входящих в состав бета-цепи гемоглобина. Но всего за пять тысяч лет одомашнения тутовый шелкопряд утратил инстинкт добычи корма и полета. Лишь десятки миллионов лет потребовались, чтобы из тапирообразной морды вырос хобот слона и сформировалась шея жирафа, открывшая виду массу листвы, недоступной другим млекопитающим.
Однако удлинение шеи до таких размеров возможно было лишь при одновременной и сопряженной эволюционной перестройке всего организма - укреплялись и усиливались передние ноги и передняя часть туловища. Эволюция вида идет направленно, по определенному, наиболее важному, характерному пути приспособления. Например, тутовый шелкопряд под влиянием отбора, соответствующего основному пути - "каналу" - его эволюции, может за десяток поколений пройти путь наследственного сдвига от огромной бабочки с коконом, весящим три грамма, до карликового отродья весом в шесть-семь раз меньшим. Но главное, что при этом вместо одного поколения за год он будет давать три, четыре и пять поколений. Иными словами, наличие такого установившегося, главного направления реагирования на отбор обеспечивает не только сверхбыструю эволюцию, но и эволюцию коррелированную, согласованную по целым системам признаков.
Каково же основное направление эволюции наших предков, каковы изменения, сопряженные с этим основным направлением (каналом)? Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, и главное - существа социальные.
Когда наш предок начал ходить на задних лапах, а передние лапы стали руками, появились орудия и начал стремительно развиваться и расти мозг, начал слагаться совершенно новый канал коррелированного, сверхбыстрого эволюционирования.
Большой мозг беспомощен, пока его содержимое не связано в целое памятью, условными и более сложными экстраполяционными рефлексами. Параллельно эволюционному росту мозга все более удлинялся срок, в течение которого детеныши нуждались в помощи и охране со стороны не только родителей, но и всей стаи, орды. Даже у самых примитивных племен детеныши до шести лет совершенно не способны к самостоятельному существованию, к обороне. У индейцев ребенок лишь с девяти лет признается способным охотиться самостоятельно.
Непрерывная охрана, непрерывное подкармливание беспомощных детей и беременных, численность которых составляла, вероятно, не меньше трети стаи, могли осуществляться только стаей в целом, скованной в своих возможностях быстрого передвижения этой массой нуждающихся в охране и пище носителей и передатчиков генов. И если эволюция человека от питекантропа оставила заметные следы в виде постепенно меняющихся скелетов, то в отношении наследственных инстинктов и безусловных рефлексов человек должен был уйти по направлению очеловечивания от питекантропа гораздо дальше.
Переход функций к большим полушариям головного мозга из-за дополнительных причин сделал еще более натравленным, а значит, еще более узким путь становления человечества.
Прежде всего, хождение на задних конечностях сузило таз праженщин и лишило их свойственной обезьянам способности рожать большеголовых детенышей. Поэтому подъем на задние конечности (появление прямостоящего питекантропа) привел к тому, что детеныши стали появляться на свет с непрочным черепом, с незрелой нервной системой. Этому черепу предстояло сильно и долго увеличиваться уже после рождения; предстояло долго развиваться и незрелой нервной системе. С другой стороны, вследствие подъема на задние конечности и освобождения передних детеныши в момент рождения оказались неспособными ходить. Матерям предстояло долго носить их на руках, тогда как у наших четвероногих предков детеныш способен ходить почти с момента рождения. Эти согласованные Друг с другом постепенные следствия роста больших полушарий все больше и все дольше усиливали зависимость потомства от наличия прочной спайки внутри стада, орды, рода, семьи, племени.
То, что сексуальная восприимчивость праженщин утратила сезонность и благодаря этому младенцы стали появляться на свет в самые разные времена года, также повысило роль социальности в сохранении потомства. Напомним, что наши предки научились использовать огонь всего 300 тысяч лет назад (Homo pekiniensis - пекинский человек), варка пищи и шитье одежды были освоены всего 35 тысяч лет назад, земледелие - шесть тысяч лет, письменность появилась пять тысяч лет назад.
"Естественно, что... среди очень многих человекоподобных видов, с которыми человек находился в борьбе за жизнь, выжил тот вид, в котором было сильнее развито чувство взаимной поддержки, тот, где чувство общественного самосохранения брало верх над чувством самосохранения личного, которое могло иногда влиять в ущерб роду или. племени" (П.А. Кропоткин, "Этика", Пб.-М" 1922, т. 1, стр. 207).
* * * "Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы! Любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе. а не по крови может только один человек".
Н.В. Гоголь, "Тарас Бульба".
Круг инстинктов и безусловных рефлексов, необходимых для сохранения потомства, огромен. Требуется не только храбрость, но храбрость жертвенная, сильнейшее чувство товарищества, привязанность не только к своей семье, но и ко всем детенышам стаи, выработка мгновенной реакции на защиту беременных и кормящих самок. В условиях постоянных нападений хищников многие из этих рефлексов должны были срабатывать молниеносно.
Конечно, нельзя представить себе путь к человечеству только как путь усиления, совершенствования и расширения того начала, которое можно назвать альтруистическим. Во многих ситуациях избирательно выживал и оставлял больше потомства тот, над кем тяготел инстинкт самосохранения, чистый эгоизм. Борьба внутри стаи или племени за добычу, за самку сопровождалась отбором и на хищнические инстинкты. Вождь даже в современном южноамериканском охотничьем племени оставляет в четыре-пять раз больше детей, чем рядовой охотник. Но племя, лишенное этических инстинктов, имело, может быть, столь же мало шансов оставить взрослое потомство, как племя одноногих, одноруких или одноглазых. Стаи до человеков, орды, роды и племена человека могли не конкурировать и не воевать друг с другом, все равно природа безжалостно истребляла те общины, в которых недостаточно охранялись беспомощные дети, в которых недостаточно о них заботились. И если эволюция шла а направлении роста больших полушарий, то это могло происходить лишь при условии защиты долговременно беспомощного потомства. Если при этом неизбежно возрастали до гигантских, никем из животных и отдаленно не достигнутых размеров резервуары памяти, материальные основы безусловных, условных и экстраполяционных рефлексов, создавались сложнейшие механизмы мышления, то столь же неизбежно и быстро росла та система инстинктов и эмоций, на которую опирается совесть.
Под названиями "совесть", "альтруизм" мы будем понимать всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям.
Стада и орды дочеловеков и орды, роды, племена людей могли некоторое время обходиться без каких-либо коллективистических и альтруистических инстинктов. Они могли временно побеждать и плодиться. Но они редко могли выращивать свое потомство и редко передавать свои гены. А не оставляя потомства или беззаботно обрекая его на гибель, эти орды, как бы они ни были многочисленны и победоносны, должны были становиться бесчисленными вымирающими тупиками эволюции, ее иссыхающими веточками. Лишь детеныши стай, орд, родов, племен с достаточно развитыми инстинктами и эмоциями, направленными не только на. личную защиту, но и на защиту потомства, на защиту коллектива в целом, на защиту молниеносную и инстинктивную, полусознательную и сознательную, имели шансы выжить. В условиях доисторических и даже исторических индивиды, у которых отсутствовали эти инстинкты, и общины, у которых они были редки, непрерывно устранялись естественным отбором за счет малой численности выживавших детенышей.
Могли ли эти инстинкты ограничиваться лишь заботой о потомстве, о товарищах по защите, или же становление человечества, превращение человека в сверхсоциальное существо было неизбежно связано с естественным отбором и на альтруистические инстинкты, гораздо более широкие?
Комплекс этических эмоций и инстинктов, подхватываемых отбором в условиях той специфики существования, в которую заводило человечество увеличение лобных долей мозга, оказывается необычайно широким и сложным, а многие противоестественные, с точки зрения вульгарного социал-дарвинизма, виды поведения оказываются на самом деле совершенно естественными и наследственно закрепленными. Поэтому свойственное человеку стремление совершать благородные, самоотверженные поступки не является простой позой (перед собой или другими), не порождается только расчетом на компенсацию раем на небе, чинами, деньгами и другими материальными благами на земле, не является лишь следствием добронравного воспитания. Оно в значительной мере порождено его естественной эволюцией, направлявшейся по руслу развития умственных способностей, удлинению срока беспомощности детей и сопряженной с этим чрезвычайной интенсификацией отбора на альтруистические эмоции. В долгий период палеолита и неолита, когда территориальная разобщенность стай и племен человека быстро обрывала распространение таких по преимуществу человеческих инфекций, как чума, холера, оспа, корь, тиф, дизентерия, когда женщины рожали по 10-15 детей и из них доживало до Зрелости лишь двое-трое, выживание и распространение племен главным образом зависело от успешной защиты потомства от хищников, от непрерывности кормления детенышей, от ухода за ними. Лишь при прочной внутриплеменной спайке, самоотверженности, товариществе, честности, чувстве жалости потомство могло прожить целое десятилетие, от рождения до относительной самостоятельности. Зато сохранение хоть половины потомства на протяжении трех-четырех поколений могло порождать настоящий взрыв преимущественного размножения племени "альтруистов" и инстинкты, которые позднее будут названы альтруистическими, чувства верности, товарищества, могли сразу распространяться на необозримые пространства. Но, возникнув на биологической наследственной основе, эта природная сущность человека проявляется в качественно иной области-социальной. И одна социальная структура может способствовать ее проявлению, а другая, наоборот, подавлять и извращать.
Отбор, понимаемый как борьба всех против вся, как отметание всего явно слабого. индивидуально неприспособленного либо утратившего приспособленность, казалось бы, должен был привести к закреплению эмоций, направленных против всех "неполноценных". Покажем на нескольких примерах, что наряду с этим реально действовавший групповой отбор порождал эмоции в высшей степени альтруистические, человечные, гуманные, являющиеся истинной основой прогресса и победы над природой.
* * * "Так как человек не может обладать добродетелями, необходимыми для блага племени, без самоотвержения, самообладания и умения терпеть, то эти качества во все времена ценились высоко и вполне справедливо".
Ч. Дарвин, "Происхождение человека и половой отбор", т. II, кн.. 1, М.-Л. 1927, стр. 165.
Эволюционно-генетический анализ объясняет нам, почему связи родственные, любовь к родственникам, жертвенность по отношению к ним оказываются столь прочными. Рассмотрим предельно упрощенную схему генетика Гамильтона.
Если индивид обладает наследственным задатком, который мы условно назовем геном альтруизма А, то, по законам Менделя, этим же геном должна обладать половина его братьев и сестер, четверть его племянниц и племянников, одна восьмая часть двоюродных племянников и т.д. Если наш индивид пожертвует собой ради спасения, например, четырех братьев и сестер, то с погибшим уйдет в небытие один ген А. Зато каждый из четырех оставшихся в живых, по законам Менделя, имеет 50 шансов из 100 быть обладателем гена А. Следовательно, два гена А будут сохранены. Предположим, что в течение нескольких поколений один из обладателей гена А будет жертвовать собой, каждый раз спасая десятки людей своего племени или рода, а среди спасенных несколько человек имеют тот же ген А. В таком случае частота этого гена будет быстро возрастать. Вывод: ген, индивидуально невыгодный, но способствующий сохранению ближайших родственников и даже менее близких, будет распространяться особенно интенсивно, если своим самопожертвованием индивид спасает множество людей. Это положение хорошо объясняет, почему именно в условиях жестокой борьбы за существование так сильна клановая, племенная спайка, почему инстинкт героизма, самоотверженности встречал такую могучую поддержку в обычаях. Именно родственные и даже "земляческие" связи поддерживались естественным отбором, закреплялись обычаями. Истребительный обычай кровной мести, разумеется, тоже опирался на эту форму группового отбора, поддерживавшего принцип "все за одного, один за всех". Именно этот принцип в исторически сложившихся условиях не столько усиливал, сколько ограничивал межплеменную борьбу. Чужака, одиночку не следовало трогать - за ним стояли племя и угроза кровной мести, варварский, но относительно прогрессивный обычай, сменивший полную безнаказанность убийства и насилия.
Дарвин отмечал: "...Никакое общество не ужилось бы вместе, если б убийство, грабеж, измена и т. д. были распространены между его членами; вот почему эти преступления в пределах своего племени клеймятся вечным позором, но не возбуждают подобных чувств за его пределами".
Мы обязаны продолжить эту мысль Дарвина и признать, что если естественным отбором заложены основы для внутриплеменной этики, то достаточно лишь внешнего стимула для того, чтобы эта этика была распространена на все человечество.
Конечно же следует отметить здесь, что естественный отбор не создал и не мог создать самую этику, но он вызывал такие перестройки наследственности, на основе которых у человека складывалась восприимчивость к определенным эмоциям и этическим началам, способность к этическим оценкам, к восприятию этических оценок, более того, потребность в этических оценках.
Один из крупнейших эволюционистов-генетиков нашего времени, Добжанский, прямо указывает: "вполне допустимо, что эволюционные процессы могут создавать этические коды, которые при некоторых условиях могут действовать вопреки интересам отдельных индивидов, но зато помогают той группе, к которой эти индивиды принадлежат".
Анализ, основанный на эволюционно-генетических представлениях, позволяет по-новому осветить и вопрос о том, почему в человеческом обществе существует уважение к старости. Не является ли это почтение лишь продуктом традиции и воспитания? По-видимому, такое представление несколько сужено.
Дело в том, что уже на заре организации человеческих сообществ с развитием речи все большее, а может быть, и решающее значение в борьбе племени за существование стал играть накапливаемый и передаваемый опыт. Объем знаний, умений и навыков, необходимых племени для выживания в борьбе с природой и врагами, неуклонно возрастал. Умения и навыки изготовления орудий, одежды, добывания и поддержания огня, охота, ловля, сбор и хранение провизии, знание животных - жертв и хищников, знание свойств пищевых, целебных и ядовитых растений - даже всего этого было недостаточно. Требовалось знание звезд, рек, болот, гор, уменье лечить раны и болезни, устраивать жилье, ухаживать за младенцами и так далее, до бесконечности. Весь этот поистине энциклопедический арсенал знаний, получаемый от предков и накапливаемый, осваиваемый, проверяемый в жизни, при отсутствии письменности во всем своем объеме мог становиться достоянием лишь старых людей.
Конечно, прогресс человечества за последние десять тысяч лет и более определяется не естественным отбором (который в снятом виде, но действует постоянно), а социальной преемственностью, передачей опыта, умений, знаний от поколения к поколению, от одного стада, орды, племени, народа другому, по вертикали и горизонтали, в смене поколений от предков потомкам и от одного человеческого сообщества другому, одновременно существующему, но не обладающему этим знанием и умением, Однако главными передатчиками всего этого опыта, в особенности до появления письменности, были прежде всего старые люди с их жизненным опытом и. запасам сберегаемых памятью знаний. Они неизбежно становились для племени охраняемым и почитаемым кладом. От этой малочисленной группы (в примитивных условиях люди редко доживали до старости) выживание племени, может быть, зависело в гораздо большей мере, чем от молодых, но неопытных добытчиков. Поэтому у народов, не имевших письменности, старейшины пользовались очень большим авторитетом.
Разумеется, старые люди уже не передавали свои гены потомству, но группы и племена, в которых охрана старых людей и помощь им не была столь же автоматической и рефлекторной, как и помощь детям, при прочих равных условиях оказывались в худшем положении, чем племена, а которых гигантское разнообразие жизненного опыта дикарей и варваров непрерывно передавалось из поколения в поколение через живые энциклопедии - цепочки старых мужчин и женщин.
Таким образом, эмоциональное почтение к старикам, их защита, оказание им помощи не относится к категории чувств, всецело искусственно привитых и противоестественных с позиции теории естественного отбора. Эта форма альтруизма тоже могла иметь наследственную основу, закрепляться групповым естественным отбором и только подкрепляться воспитанием.
Нас не должно удивлять, что в чрезвычайных условиях у дикарей возникали прямо противоположные обычаи - уничтожения беспомощных стариков и старух как обременяющих общину бесполезных потребителей скудных средств существования.
Прослеживая формирование наследственных инстинктов и эмоций под влиянием отбора, можно обратить внимание на то, что родители нередко переносят любовь, которую они питали к своим детям, на внучат. Нетрудно видеть, что и эти переключения эмоций с одного объекта на другой, более нуждающийся в заботе, неизменно давали преимущество в выживании и в распространении своих генов тем семьям и родам, родовым общинам, где оно существовало. "Никому, кроме бабушек, не следует ходить за ребенком, матери умеют только производить детей на свет". Сколько женщин, даже не зная этого афоризма Киплинга, ведут себя в полном соответствии с ним!
* * *
Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знании, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что о.владение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше уже общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века.
Потомство великих ученых, мыслителей, поэтов, провидцев обычно малоч
Когда говорят о роли наследственности, молчаливо подразумевается, "при прочих равных условиях", а уж разобраться в том, во что сформируются бесчисленные разнообразные генотипы в бесчисленно разнообразных и притом меняющихся условиях, пока нам не под силу. Приходится упрощать переменные, потому что только так и можно подойти хоть к первому приближению.
Многообразие частных дефектов и особенностей, в том числе и наследственных, почти безгранично, а многие из них очень нередки. Нас не удивляют ни дальтонизм (у восьми процентов мужчин), ни отсутствие музыкальной памяти или восприимчивости к стихам, ни отсутствие математических способностей. Мы знаем женщин, полностью лишенных материнского чувства. Мы знаем еще больше мужчин, лишенных отцовского чувства, мы знаем людей, не имеющих друзей и не нуждающихся в них. Нас не должно удивлять и существование людей, этически дефективных полностью или в том или ином отношении. Но вернемся от еще не разработанной роли этих характерологических особенностей к более точным данным генетики преступности.
Стремление к господству, отсутствие сострадания, беспощадная борьба с соперниками за добычу, за самку широко распространены среди животных и нередко, как многие другие типы поведения, прочно закреплены наследственно (ясное доказательство тому - резчайшее различие в поведении необученных собак разных пород).
При изучении причин преступности среди населения в целом каждый раз обнаруживаются бесчисленные переменные, любым из которых легко произвольно приписать решающее причинное значение. При таком массовом изучении совершенно невозможно определить соотносительную роль наследственности и среды в преступлениях. Но роль наследственности четко выступает при изучении тех преступников, которые являются близнецами. Близнецы, разумеется, становятся преступниками вовсе не чаще, чем обыкновенные люди, но близнецы дают возможность познать сложнейшие вопросы наследственности человека. Кратко напомним, что у индивида, мужчины и женщины, при формировании половых клеток не только вдвое уменьшается число хромосом и генов, но и происходит их рекомбинация, так что из всех семи миллионов генов, полученных от отца, и семи миллионов генов, полученных от матери, половая клетка получает только один ген из каждой пары. Естественно поэтому, что братья-сестры, в том числе многие близнецы, вернее двойни, резко отличаются друг от друга по набору генов. Но наряду с обычными, двуяйцевыми близнецами, рождающимися из-за одновременного оплодотворения двух разных яйцеклеток разными спермиями, нередко рождаются и так называемые близнецы однояйцевые. В этом случае образовавшиеся из одной оплодотворенной яйцеклетки две совершенно идентичные по набору хромосом и генов дочерние клетки в дальнейшем развиваются каждая самостоятельно и дают двух наследственно идентичных людей. Они оба, подобно и двуяйцевым близнецам, обычно растут в сходных условиях - семейных, социальных, экономических и воспитательных. Но если разница по любым особенностям между двумя партнерами двуяйцевыми вызвана и наследственными различиями между ними, и различиями в условиях развития, то разница между однояйцевыми партнерами (в первом приближении) вызвана только различиями в условиях развития - наследственность у них идентична. Это бросается в глаза из-за их внешнего сходства, доходящего до полной неразличимости, в то же время установлено их тождество по интимнейшим биохимическим и молекулярным особенностям. Основное различие между партнером преступника в однояйцевых и двуяйцевых парах сводится к тому, что однояйцевый идентичен с преступником по генотипу, а второй отличен от него, как брат от брата. Материалы, собранные в Европе, США и Японии на протяжении сорока лет, ясно показывают, что эта разница оказывает значительное влияние на судьбу партнера: по новейшим, более точным данным, собранным в Дании Христиансеном (1968, 1971), однояйцевый партнер становится преступником вдвое чаще двуяйцевого партнера (см. таблицу в журнале; здесь она опущена по техническим причинам - V.V.).
Можно возразить, что однояйцевые близнецы чаще оказываются в одинаковом внесемейном бытовом окружении, чем разнояйцевые. Но снова напомним, что эту среду партнеры все же и сами выбирают, в ней застревают или уходят из нее, и гораздо показательнее этих статистических данных то, что однояйцевые блианецы-преступники оказались в противоположность партнерам двуяйцевым поразительно сходными по характеру своих преступлений.
Но необходимо помнить, что близнецовый метод характеризует соотносительную роль наследственности и среды не "вообще", не глобально, а лишь в той стране, среде и группе населения, среди которой производилась выборка близнецов. Применительно же к преступности эта оговорка должна иметь в виду прежде всего социальную среду. В частности, если этический генофонд реализуется в большей мере на основе преемственности, то это в еще большей мере относится к антисоциальности, правонарушению и преступности. Но опять-таки во вне-экстремальных условиях выбор пути определяется прежде всего личностью, которой каждый день, неделю, год неоднократно предоставляется возможность активного выбора между повиновением внутренним законам этики и эгоистической формой поведения.
Некоторые новые факты трудно оспорить. С частотой примерно 1:500 и 1: 1000 встречаются среди мальчиков-младенцев аномалы, имеющие не 46, а 47 хромосом, а именно одну лишнюю половую хромосому, X. или Y. Первые (ХХY) евнухоидны, вялы, безвольны. Среди туповатых преступников они встречаются раз в десять чаще, чем среди остального населения. Подростки с лишней У-хромосомой даже в хороших семейно-социальных условиях рано начинают выделяться не только высоким ростом, но и эмоциональной неустойчивостью, несдержанностью и агрессивностью, а затем и преступностью. Наиболее характерны для них бессмысленные поджоги и воровство, сексуальные преступления, не столь уж редки и убийства. Среди высокорослых преступников аномалия ХYY встречается в несколько десятков раз чаще, чем среди нормальных мужчин, Обе аномалии легко диагностируются экспрессными методами изучения хромосомного набора, для первой из них известен метод гормонотерапии и социального патронажа, для второй они еще только продумываются.
Изучение электроэнцефалограмм (ЭЭГ) и судебных дел более 250 тяжелых преступников (убийства, нанесение тяжелых увечий и др.), проведенное в 1969 году Уильямсом в США, показало, что среди однократных агрессоров такого рода аномалии ЭЭГ встречались не чаще, чем среди нормального населения (примерно у 10 процентов), тогда как эти аномалии обнаружились почти у 50 процентов агрессоров рецидивирующих; в первом случае преступление являлось единичной реакцией на очень тяжелую жизненную ситуацию, во втором случае оно было обычной реакцией данной личности на обычные житейские конфликты.
В чем же причина рецидивирующей агрессивности у лиц с нормальной ЭЭГ? Оказывается, что в основе этой постоянно вспыхивающей злобности нередко лежит младенчество и детство, проведенные в отсутствии ласки и доброты. Способность к отзывчивости утрачивается уже почти необратимо - и возникает безудержный эгоцентризм, прорывающийся в повседневном стремлении к самоутверждению. Что обратная ситуация, потакание во всем, тоже развивает эгоцентризм, общеизвестно. Но в чем же причина немотивированной, бессмысленной агрессивности? В неспособности разумно подавлять вспышки эмоций, как это типично и для аномалов типа ХУУ.
Итак, хотя эволюция человека обусловила его чрезвычайную наследственную разнородность, склонность к преступности вовсе не есть неизбежная компонента человеческой психики, порожденная его биологическим "звериным" естеством. Подавляющее большинство людей удерживается в рамках общечеловеческой этики, если только не создаются особые обстоятельства. Существует, однако, большое число биологических и, в частности, генетических аномалий, которые "срывают" норму. Но нужно остановиться на одной особой социальной аномалии, порождающей массовую преступность.
* * * "Новой, реалистической науки о нравственности, освобожденной от религиозного догматизма, суеверий и метафизической мифологии, подобно тому, как освобождена уже современная естественно-научная философия, - и вместе с тем одухотворенной высшими чувствами и светлыми надеждами, внушаемыми нам современным знанием о человеке и его истории, вот чего настоятельно требует человечество".
П.А. Кропоткин, "Этика". Пб.-М. 1912, т. 1, стр. 6. Сказать, что человек ищет легкого - значит оклеветать его. Трудностей, самоотвержения, мученичества, смерти - вот чего жаждет сердце человека".
Т. Карлейль. Девушка. "Все люди - негодяи". Ученый. "Не надо так говорить. Так говорят те, кто выбрал себе самую ужасную дорогу в жизни. Они безжалостно душат, давят, грабят, клевещут: кого жалеть? ведь все люди негодяи"
Евгений Шварц, "Тень".
Необходимо перейти от "вульгарной" преступности к той, которая заставляет особенно остро сомневаться в природной этичности человечества.
Существует преступность, уголовно обычно не наказуемая, но таящая в себе огромную социальную опасность: это появившийся задолго до Дарвина социал-дарвинизм "избранных", для которых окружающие лишь объект и средство самоутверждения. Эти избранные иногда откровенничали: "Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда не удалось бы устроить хоть одну приличную войну" (Фридрих II). Наполеону, великому патриоту сначала Корсики, потом Франции, в период своей послетермидорианской безработицы попросившемуся даже на службу к русскому царю, принадлежит изречение: "Что значит для такого человека, как я, какой-нибудь миллион человеческих жизней?" Случайно ли, что его первыми министрами стали самые коварные люди эпохи - Талейран и Жозеф Фуше? ("На первый взгляд, ни один из этих схваченных на лету обликов Фуше не похож на другой. С некоторым трудом представляешь себе, что тот же самый человек, с той же кожей и с теми же волосами, был в 1790 году учителем монастырской школы, а в 1792 году уже реквизировал церковное имущество; в 1793 году был коммунистом, а пять лет спустя стал миллионером и через десять лет герцогом Отрантским" (С. Цвейг, "Жозеф Фуше").
Позволим себе еще одно свидетельство, американского ученого Андреского: "Правители, по собственной инициативе принимающиеся за агрессию, руководствуются главным образом стремлением к власти, славе, к господству над противником; война может быть развлечением для черствого деспота. Людовик XIV - упомянем лишь один из бесчисленных примеров-начинал войны со скуки, не подвергая себя при этом, разумеется, ни малейшим опасностям или лишениям. В противоположность современным деспотам он был на этот счет совершенно откровенен".
В феодальном, частнособственническом, эксплуататорском обществе социальный отбор быстро выносит захватчиков и их пособников на такие позиции, которые позволяют им господствовать над тысячами "низших". С точки зрения эволюционной генетики, почти все деятели этого рода - тупички эволюции, они почти не оставляют потомства. Однако соответственно своему положению в обществе эти "высшие" или стоящие несколькими рангами ниже видны миллионам, и по этим-то единицам человек подчас составляет представление о большинстве человечества и, естественно, сомневается в существовании общечеловеческих законов этики.
Но подлинный поступательный ход истории, ее истинный прогресс создается отнюдь не тираническими фигурами, не гестаповцами, шагающими па трупам, а тружениками, которые работают, кормят и чаще черепашьими шагами, а иногда и скачками творят необратимое - добавляют в сокровищницу человечества все новые и новые крупицы знаний, умений, мыслей, идей. Именно эти миллионы тружеников, продолжателей человеческого рода, хранителей и передатчиков наследственных задатков гуманности определяют прогресс человечества.
Ведь утверждают же некоторые зарубежные ученые, что само существование инквизиции, гитлеризма доказывает всесильность "воспитания" и отсутствие наследственной детерминированности совести. Но все эти насильственные идеологии преподносились народам в обманной облатке справедливости, а жестокие средства оправдывались высокой целью. Главное же заключается в том, что во всех случаях предварительно пришлось уничтожить свободу совести, свободу слова, печати, собраний, тайну голосования - словом, прежде всего лишить народ возможности узнавать правду, навязывать ему свою злостно-лживую, многолетнюю, массовую и всепроникающую систему дезинформации: обмана с амвона, через печать, радио, театр и кино.
К этой-то ситуации естественный отбор человеческую психику не подготовил. Отбор вырабатывал альтруистические эмоции и этику тогда, когда она могла опираться на большинство и действовать в согласии с большинством. Естественный отбор, шедший с доисторических времен, также не мог выработать этику, устойчивую к оболванивавшей технике жрецов, священников, расистов, фашистов, хунвэйбинов, как он не мог подготовить наш организм к перенесению взрывов водородных бомб. Но может быть, одной из важнейших опасностей является то, что идеи гуманизма, этики и морали оказались глубоко скомпрометированными софистической философией и пропагандой, внушавшей массам представление о ложности и условности тех этических норм, на которых в действительности держалось человеческое общество. Слитком долго и упорно этику проповедовали в целях эксплуатации и слишком часто преступления против человечности, совершаемые как на почве религиозного фанатизма, так и вследствие навязывания массам политическими авантюристами ложных и реакционных идей, производились якобы во имя "высшей справедливости", И если убежденность в правильности законов этики основывается лишь на каких-то неосознанных чувствах, то в почти безнадежном положении оказываются те, кто, живя в условиях физического и социального угнетения, сохраняет, однако, приверженность законам общечеловеческой этики, следование которым обходится им безмерно дорого.
Однако эволюционно-генетический анализ показывает, что на самом деле тысячекратно осмеянные и оплеванные софистами этические нормы и альтруизм имеют также и прочные биологические основы, созданные долгим и упорным, направленным индивидуальным и групповым естественным отбором.
Естествознание до сих пор мало соприкасалось с проблемами этики и морали. Между тем биологические основы этики и альтруизма человека, порожденные, по-видимому, естественным отбором, и выросший на их основе целый комплекс общечеловеческих чувств и эмоций представляют собой своеобразный универсальный язык, связывающий человечество в единую семью.
Путь от нормальных генов нашей психики до поведения и поступков, разумеется, необычайно многосложен и извилист. Но один фактор на этом пути исключительно важен - это идеалы, господствующие в обществе или в микросоциальном окружении. Уничтожение эксплуатации и порабощения человека человеком, уничтожение идеалов господства, хищничества, стяжательства, карьеризма приведет к тому, что человечество сможет сделать в этике не меньший скачок вверх, чем око уже сделало в науке и технике.
Отбор одарил обыкновенного человека не только способностью слышать и видеть, но и способностью понимать, умом потенциально мощным и проницательным. Требуется лишь устремленность к пониманию добра и зла.
Достижения генетики уже успели приковать к ней внимание десятков миллионов людей. Это поможет осознать, что туманные, неясные душевные побуждения, что та совесть, от которой ради житейского успеха в эксплуататорском обществе нужно, отречься как можно скорее, на самом деле является непреложным фактом нашего существования, саморегенерирующим свойством, несущим в себе и награду и расплату за поступки человека. Человеку ценой миллиардов жертв, жестоким естественным отбором досталась способность мыслить, различать добро и зло. Он должен всегда и во всем быть судьей своим собственным делам, сознавать, что за свои поступки всегда отвечает он сам.
Б.Л. Астауров, "Нomo sapiens et humanus - человек с большой буквы и эволюционная генетика человечности"
Тех, кого заинтересовали идеи, высказанные в этой статье, отсылаем к монографии В.П. Эфроимсона "Генетика этики и эстетики", вышедшей в Ленинградском издательстве "Талисман" в 1995 году. - V.V.
Альтруизм у пчел и других общественных животных озадачивал Дарвина, однако сегодня это явление уже имеет убедительные эволюционные объяснения, такие как теория родственного отбора и взаимногоальтруизма. Но если альтруизм у пчел обусловлен, несомненно, генами, а не воспитанием, то в отношении человека до последнего времени многие предполагали обратное. Изображение с сайта www.nature.com
Две группы исследователей из Швеции и США независимо друг от друга получили похожие результаты в ходе изучения поведения одно- и разнояйцовых близнецов в «играх на доверие». Оказалось, что склонность к альтруизму и кооперативному поведению подвержена индивидуальной изменчивости, причем имеющиеся различия как минимум на 1020% определяются наследственностью (генами), а не воспитанием и жизненным опытом.
Эволюцияальтруизма и кооперативного поведения у общественных животных, включая человека, привлекает в последние десятилетия самое пристальное внимание ученых. На «Элементах» уже опубликовано более дюжины материалов на эту тему. Не в последнюю очередь интерес обусловлен той исключительной ролью, которую играл и продолжает играть альтруизм в эволюции человека (как биологической, так и социальной).
Для объяснения эволюционного становления альтруизма и кооперации предложено несколько теоретических моделей, основанных на разных механизмах и принципах: 1) родственный отбор помогая родственникам, помогаешь распространению собственных «альтруистических» генов; 2) реципрокный (взаимный) альтруизм «ты мне, я тебе». Платя добром за добро и злом за зло, одновременно и собственные интересы соблюдаешь, и опять-таки способствуешь распространению «генов альтруизма»; 3) групповой отбор группы «кооператоров» растут и размножаются, группы эгоистов и обманщиков погибают. Групповой отбор может работать только в том случае, если индивиду для успешного размножения необходимо быть членом успешной группы (многие авторы считают, что условия, необходимые для группового отбора, в природе встречаются редко).
На пчелах, бактериях и других общественных организмах, не способных к социальной и культурной эволюции, изучать становление альтруизма несколько проще, поскольку сразу можно с достаточной долей уверенности предполагать, что разгадка кроется в генах, определяющих поведение, а не в воспитании, культуре, традициях и т. п. С приматами, особенно с человеком, сложнее: здесь помимо обычной биологической эволюции, основанной на отборе генов, необходимо учитывать еще и социальную / культурную эволюцию, основанную на отборе мемов (в данном случае речь идет о таких мемах, как морально-нравственные нормы, правила поведения в обществе и т. п.)
Ясно, что способность к альтруистическому поведению в основе своей «заложена» в наших генах ведь кооперация была необходима нашим предкам для выживания задолго до того, как они овладели речью и тем самым создали «питательную среду» для быстрого распространения и эволюции мемов. Ясно, что практически любой здоровый человек при соответствующем воспитании способен научиться вести себя более или менее «кооперативно» и «альтруистично». Значит, некий минимально необходимый генетический «базис» альтруизма есть у всех нас соответствующие гены прочно зафиксировались в человеческой популяции. Однако до сих пор имеется очень мало экспериментальных данных, на основании которых можно судить о том, в какой фазе находится эволюция альтруизма в современном человечестве: то ли «генетический» этап давно закончился, и сегодня актуальными являются только социально-культурные аспекты этой эволюции, то ли эволюция альтруизма продолжается и на уровне генов.
В первом случае следует ожидать, что наследственная изменчивость людей по поведенческим признакам, связанным с альтруизмом, взаимным доверием и т. п., очень мала или вовсе отсутствует, а столь очевидные всем нам различия по уровню доброты и порядочности объясняются исключительно внешними факторами: воспитанием, условиями жизни и разными случайными обстоятельствами.
Во втором случае мы должны ожидать, что эти различия отчасти объясняются также и наследственными факторами, то есть генами. «Отчасти» потому что роль внешних факторов в становлении человеческой личности слишком очевидна, чтобы кому-то пришло в голову ее отрицать. Вопрос ставится следующим образом: оказывают ли индивидуальные генетические различия хоть какое-то влияние на наблюдаемую вариабельность людей по степени кооперативности, альтруизма и взаимного доверия.
В поисках ответа на этот вопрос две группы психологов и антропологов из Швеции и США независимо друг от друга провели почти идентичные исследования. В обоих случаях для оценки соотношения роли генов и воспитания сравнивалось поведение одно- и разнояйцовых близнецов, а для оценки степени альтруизма и кооперации использовалась классическая «игра на доверие» (см. ниже).
Две группы ученых узнали о существовании конкурентов только тогда, когда все эксперименты были уже проведены и все данные собраны. Вместо того, чтобы писать наперегонки свои статьи и бороться за приоритет, ученые поступили так, как подобает специалистам, изучающим кооперативное поведение они скооперировались и опубликовали совместную статью. Благо и результаты у них получились очень похожие.
«Игра на доверие», которая в последнее время широко применяется в психологических исследованиях и считается весьма надежным тестом на кооперативность, состоит в следующем. В игре участвуют двое незнакомых людей. Игроки не видят друг друга и играют друг с другом только один раз, поэтому у них нет никаких оснований рассчитывать на благодарность или опасаться мести партнера. Тем самым полностью исключается элемент «реципрокности». Первому игроку («доверяющему») выдается некая сумма реальных денег. Игрок может оставить ее всю себе, а может какую-то часть (или всю сумму) пожертвовать в пользу второго игрока. Пожертвованная сумма утраивается экспериментаторами и вручается второму игроку («благодарящему»). После этого «благодарящий» может оставить себе все деньги, а может какую-то часть передать первому игроку. На этом игра заканчивается.
С точки зрения классической теории игр, самая выгодная стратегия для обоих игроков это оставить себе все полученные деньги. «Доверяющий», в принципе, мог бы рискнуть и пожертвовать часть денег «благодарящему», рассчитывая на его доброту. Но для благодарящего оптимальной стратегией в этом случае будет ничего не возвращать. Вернув часть денег, «благодарящий» только потерпит убыток, не получив ничего взамен. «Доверяющий», понимая это, должен сообразить, что рисковать нет никакого смысла.
Но так обстоит дело только с точки зрения теории игр, которая учитывает прямые корыстные интересы игроков и пренебрегает более тонкими аспектами мотивации человеческого поведения. Многочисленные эксперименты показали, что реальные люди обычно и «доверяют», и «благодарят», причем порой весьма щедро.
«Игра на доверие» зарекомендовала себя как хороший тест, позволяющий оценивать влияние различных факторов на «доверчивость» и «благодарность». Например, ранее было показано, что у людей повышается уровень окситоцина (одного из «гормонов удовольствия»), когда им оказывают доверие; выяснилось также, что искусственное увеличение уровня окситоцина ведет к росту «доверчивости».
Шведы привлекли к участию в эксперименте 658 человек (71 пару разнояйцовых однополых и 258 пар однояйцовых близнецов), а американцы 706 (75 пар разнояйцовых однополых и 278 пар однояйцовых). Методики немного различались. В Швеции каждый испытуемый играл в «игру на доверие» с представителем другой близнецовой пары, выигранные деньги получал спустя несколько дней, а «благодарящий» должен был заранее решить, как он отреагирует на ту или иную полученную от «доверяющего» сумму. В Америке испытуемые играли с посторонними людьми, не имеющими близнецов; деньги получали сразу, а «благодарящий» принимал решение лишь после того, как узнавал о решении «доверяющего». Тот факт, что, несмотря на эти различия, результаты получились сходными, подтверждает их надежность.
Сравнение поведения одно- и разнояйцовых близнецов, а также неродственных людей в «игре на доверие» позволило ученым оценить степень влияния на «доверчивость» и «благодарность» следующих трех групп факторов: 1) Генетические факторы. У однояйцовых близнецов все гены полностью идентичны. У разнояйцовых близнецов, как у обычных братьев и сестер, абсолютно идентична в среднем лишь половина генома, а во второй половине могут быть различия по полиморфным локусам. Наконец, у неродственных людей различия могут быть во всех полиморфных локусах. 2) Общие внешние факторы те условия воспитания, которые являются одинаковыми для близнецов, воспитываемых в одной семье. Ранее высказывалось предположение, что родители могут более «одинаково» воспитывать однояйцовых близнецов, чем разнояйцовых, усиливая тем самым сходство первых и различие вторых. Но это предположение не подтвердилось: было показано, что в тех случаях, когда родители по ошибке считают своих разнояйцовых детей однояйцовыми, это не приводит к увеличению сходства в поведении близнецов. 3) Различающиеся внешние факторы в эту группу попадают все прочие условия воспитания, жизненный опыт, а заодно и всевозможные случайности и даже неточности и ошибки в проведении эксперимента.
При обработке данных использовались сложные статистические методы, основанные на байесовском анализе (см.: теорема Байеса).
Оказалось, что три группы факторов влияют на степень «доверчивости» в пропорции 0,20 : 0,12 : 0,68 у шведов и 0,10 : 0,08 : 0,82 у американцев; на степень «благодарности» в пропорции 0,18 : 0,17 : 0,66 у шведов и 0,17 : 0,12 : 0,71 у американцев.
Таким образом, самое большое влияние оказывают «различающиеся внешние факторы» в комплексе со всеми случайностями и ошибками; на втором месте гены, на третьем «общие внешние факторы». Применение дополнительных статистических процедур позволило показать, что ролью последних вообще можно пренебречь без особых потерь модели, объясняющие наблюдаемую вариабельность только на основе генов и «различающихся факторов», справляются со своей задачей ненамного хуже, чем модели, учитывающие все три группы факторов. Однако если исключить из модели гены или различающиеся факторы, «качество» модели снижается очень резко.
Таким образом, наблюдаемые различия по степени «доверчивости» и «благодарности» как минимум на 1020% предопределены генетически. Это очень серьезный вывод, имеющий далеко идущие последствия. Значит, не все зависит от воспитания и опыта кое-что осталось и на долю генов. Есть люди, от рождения более склонные доверять другим и вознаграждать за оказанное доверие, и есть недоверчивые от природы, не склонные тратить много ресурсов на выражения благодарности.
Это означает также, что биологическая эволюция альтруизма в человечестве еще не закончена. В популяции сохранился полиморфизм по генам, определяющим большую или меньшую склонность к кооперативному поведению и взаимному доверию. По-видимому, в разных природных, социальных и экономических условиях естественный отбор благоприятствует то доверчивым кооператорам, то недоверчивым эгоистам, и переменчивость этих условий способствует сохранению полиморфизма. Есть и другой вариант объяснения, основанный не на переменчивости условий, а на частотно-зависимом «балансирующем» отборе. Чем больше кругом доверчивых альтруистов, тем выгоднее быть «недоверчивым», паразитируя на чужой доброте; но если паразитов становится много, их стратегия оказывается уже не столь выгодной, да и общество начинает воспринимать их как реальную угрозу и вырабатывать меры для обуздания эгоизма (см.: Альтруизм общественных насекомых поддерживается полицейскими методами, «Элементы», 08.11.2006).
Может показаться, что 1020% это пустяк по сравнению с влиянием «различающихся внешних условий». Однако авторы отмечают, что полученные ими оценки влияния генов на «доверчивость» и «благодарность», скорее всего, являются сильно заниженными. Во-первых, в категорию «различающихся внешних факторов» попали все случайности и ошибки. На решение игрока могла повлиять какая-нибудь мелочь случайно пришедшая в голову мысль, воспоминание, пролетевшая за окном муха и т. п. Если бы каждый испытуемый участвовал в нескольких играх с разными партнерами, результаты почти наверняка показали бы более значительную роль наследственности (а также и «общих внешних факторов»). Но в проведенных экспериментах каждый испытуемый участвовал только в одной игре с одним-единственным партнером.
Во-вторых, использованные учеными статистические модели основывались на предположении об отсутствии ассортативного скрещивания по исследуемым признакам (ассортативное скрещивание предпочтительное скрещивание генетически сходных особей). Иными словами, предполагалось, что люди с равной вероятностью вступают в брак как с «доверчивыми и благодарными», так и с «недоверчивыми и неблагодарными» партнерами, независимо от того, к какой категории относятся они сами. Если же на самом деле «кооператоры» предпочитают вступать в брак с другими «кооператорами», а эгоисты с эгоистами, то различия между разнояйцовыми близнецами по «генам доверчивости» в действительности меньше, чем предполагалось в моделях (поскольку их родители более сходны между собой по этим генам). Это должно было привести к занижению полученных оценок роли наследственности (влияние генов частично было интерпретировано как влияние воспитания). Одним словом, весьма вероятно, что в действительности гены обуславливают более 20% имеющихся различий по степени «доверчивости и благодарности».
Авторы отмечают, что специалистам в области гуманитарных наук может показаться неожиданным вывод о том, что генетические различия сильнее влияют на вариабельность кооперативного поведения, чем различия в «общих внешних факторах». Однако это вполне соответствует тем выводам, к которым пришли в последние годы специалисты по генетике поведения. В 2000годуЭрикТуркхеймерсформулировал «три законагенетики поведения» (PDF,380Кб), второй из которых гласит, что эффект воспитания в одной и той же семье обычно менее значителен, чем влияние генов.
Все это выглядит довольно неутешительно для родителей: получается, что от воспитания в семье «кооперативные» качества ребенка зависят лишь в очень малой степени. Заметно большее влияние оказывают гены, еще большее те внешние факторы и жизненный опыт, на которые семья повлиять не может. Практический вывод из этого очень простой. Если вы хотите, чтобы ваши дети были добрыми, лучше не стройте лишних иллюзий о «правильном воспитании», а выбирайте себе доброго брачного партнера так будет надежнее.
Источник: DavidCesarini,Christopher T. Dawes,James H. Fowler,MagnusJohannesson,PaulLichtenstein, Björn Wallace.Heritability of cooperativebehavior in thetrustgame(весьтекст в свободномдоступе) // PNAS,March11,2008. V. 105. № 10. P. 37213726.
Обложка журнала Nature, посвященная статье об альтруизме у бактерий
Бактерии показали ученым пример альтруизма
В стрессовых ситуациях бактерии демонстрируют альтруистичное поведение - микроорганизмы, устойчивые к антибиотикам, синтезируют молекулы, которые помогают остальным бактериям лучше противостоять воздействию препаратов. Такие выводы группа исследователей опубликовала в журнале Nature, и эта статья даже была вынесена на обложку журнала. Коротко об исследовании пишет портал ScienceNOW.
Ученые работали с клетками кишечной палочки Escherichia coli - популярным у биологов модельным организмом. Специалисты обрабатывали колонии бактерий возрастающими количествами антибиотиков и следили за устойчивостью популяций к препаратам. Исследователи выяснили, что популяция в целом оказывается более устойчивой к антибиотикам, чем отдельные микроорганизмы.
Авторы смогли выяснить причину наблюдаемого эффекта. В обрабатываемых антибиотиком популяциях практически всегда находятся мутанты, которые устойчивы к его воздействию. Такие "счастливчики" начинают выделять в среду молекулы индола - это сигнальное вещество типично синтезируется бактериями, растущими в нормальных условиях. Индол включает в клетках механизмы, помогающими "выбрасывать" наружу молекулы антибиотиков.
Ученые показали, что бактериям, устойчивым к антибиотику, усиленная выработка индола не нужна. Кроме того, исследователи установили, что продукция этого вещества, вероятно, связана именно с наличием в геноме микроорганизмов мутаций, делающих их нечувствительными к препарату.
Альтруистическое поведение свойственно всем живым существам, так как оно помогает увеличить шансы на выживание целой популяции, хотя для отдельных организмов альтруизм часто оказывается вредным или даже смертельным. Прочитать о различных примерах того, как живые существа жертвуют собой ради общего блага, можно здесь. http://lenta.ru/articles/2008/03/14/cheating/
А.В.Марков Эволюция кооперации и альтруизма: от бактерий до человека Расширенная версия доклада на IV Международной конференции "Биология: от молекулы до биосферы" (15.12.2009)