Как мы жили? Себя похабили, Не искали другого метода. Воровали, блудили, грабили Хлебанули мы, больше некуда. Лагеря не считали карою, На этапах по-разному тешились: Кто картишками, кто гитарою, Шумно дрались и тихо вешались.
Жен своих (если были) отвадили И дома позабыли отчие, Стаю волчью винили и хаяли В том, что сами выли по-волчьему. Волю вольную спьяну отдали, Измеряли в карцерах метрами. Согласились и стали уродами, Несогласные стали жертвами.
Э, да что теперь. Жизнь протопали, И винить-то особенно некого, Но, однако ж, крылами не хлопали, Если сверху нам кукарекали. И когда поколеньям выпало Умиляться серпом и молотом, Кривда в наши края и не рыпалась, Не терпя голодухи с холодом.
И пускай лизоблюды безродные Распинателей Родины славили, И в неволе мы были свободнее, Потому как мы не лукавили! Бог лукавых не терпит слышали? Кто продался уже не выстоял. Ну, а мы неслучайно выжили, Веру в Высшую Правду выстрадав!
Ты думаешь, Голгофа миновала, При Понтии Пилате пробил час, И жизнь уже с тех пор не повторяла Того, что быть могло - единый раз?
Иль ты забыл? Недавно мы с тобою По площади бежали второпях, К судилищу, где двое пред толпою Стояли на высоких ступенях.
И спрашивал один, и сомневался. Другой молчал, - как и в былые дни. Ты все вперед, к ступени порывался... Кричали мы: распни Его, распни!
Шел в гору Он - ты помнишь? без сандалий... И ждал Его народ из ближних мест. С Молчавшего мы там одежды сняли И на веревках подняли на крест.
Ты, помню, был на лестнице, направо. К ладони узкой я приставил гвоздь. Ты стукнул молотком по шляпке ржавой, - И вникло острие, не тронув кость.
Мы о хитоне спорили с тобою, В сторонке сидя, у костра, вдвоем... Не на тебя ль попала кровь с водою, Когда ударил я Его копьем?
И не с тобою ли у двери гроба Мы тело сторожили по ночам? .................................................. Вчера и завтра, и до века, оба - Мы повторяем казнь - Ему и нам.
Все на земле для нас живущих Творцом сотворено не зря. О, посмотри, оратор лгущий, На эти краски октября. Зарю кленовую встречая, Покров снимаю с головы. И кто же может не печалясь Стоять у гибнущей листвы ? Ах, кто же этот искуситель, Что вам наделал столько зла ? Куда, куда же вы летите, Отпав навеки от Ствола ? Не Он ли вас растил с любовью, От всех напастей ограждал ? Не Он ли вас питал Собою И ничего взамен не ждал ? А вы, неужто в самом деле, Забыты добрые дела ? Ведь жили вы и зеленели Пока питались от Ствола. Но эти гибельные краски Добились все же своего, И вы отпали без опаски (Ах, если б знали, от Кого !) И вами преданные Клены Глядят, куда вас гонит вихрь. О, верность листьев незеленых, Да не погубишь дней моих ! И это гордое паренье В октябрьской мертвой синеве, Ах, это все-таки паденье, И смерть на неживой траве. Куда вы, гибельные чада, По чьей оторваны вине ? Преступная свобода падать, Да не отыщешься во мне ! Все на земле для нас живущих Творцом сотворено не зря. О, посмотри, оратор лгущий, На эти краски октября.
Стихотворение, написанное на клочке бумаги, было приклеено у входа станции метро " Баррикадная " 28 сентября 1993 года , в трагические для России дни. Автор неизвестен.
Эта подлая власть- от лукавого, Все клевещет, ворует, и лжет, И глумится над русскою славою, И Иудам Христа продает.
Отбирает веками нажитое, Отнимает у малых детей, И Россия, гвоздями прибитая , Умирает на черном кресте.
И клюет ее очи огромные, И кружится над ней воронье И ее в этих муках покинули Непутевые дети ее...
И Россия, врагами распятая На кресте умирает одна... И ликуют Иуды проклятые, И хохочет над ней сатана...
Тяжелый путь по жизни нас ведет, Закон суровый этим миром правит, Лишь сильный до конца свой путь пройдет, А слабые в дороге погибают.
Сменяет лето осень каждый год, Холодным ветром в стаи птиц сбивая, В далекий птицы собираются поход, Лишь слабых и беспомощных бросают. В далекий птицы собираются поход, Лишь слабых и беспомощных бросают.
Когда душа устанет от невзгод, И сердце как стальной пружиной стянет, Смотрю с тоскою я на синий небосвод, И птиц покинутых в чужбине вспоминаю.
На юг по небу клин вожак ведет, К отчизне птиц косяк усталый правит, В далекий птицы улетают перелет, бессильных на чужбине покидая. В далекий птицы улетают перелет, бессильных на чужбине покидая.
Когда в ночи от горьких слез не спиться, Я часто с грустью и тревогой размышляю, Что люди тоже, как большие птицы, От жизни к вечности полет свой совершают.
И в небо дух наш птицею стремиться, К родным краям летит людская стая, Пора и мне с землею распроститься, Но крылья к небесам не поднимают. Пора и мне с землею распроститься, Но крылья к небесам не поднимают.
Четыре копыта, облезлая шкура По грязной дороге плетётся понуро Забывшая думать о чём‑то хорошем, Давно ко всему безразличная лошадь. Она родилась жеребёнком беспечным, Но скоро хомут опустился на плечи, И кнут над спиной заметался со свистом Забылась лужайка в ромашках душистых, Забылось дыхание матери рыжей Лишь месят копыта дорожную жижу, И только сгибается всё тяжелее Когда‑то красивая, гордая шея.
Четыре копыта, торчащие рёбра Скупится на ласку хозяин недобрый. А жизнь повернуться могла по‑другому ‑ Ведь где‑то сверкают огни ипподрома, Там тоже есть место обидам и бедам, Но мчатся по гулкой дорожке к победам Могучие кони, крылатые кони И кутают их золотые попоны. Им, лучшим, награды и слава но кто‑то Всегда занимается чёрной работой. Чтоб им предаваться волшебному бегу, Тебя спозаранку впрягают в телегу, И если до срока работа состарит ‑ Другого коня подберут на базаре.
Четыре копыта, клокастая грива А время обманчиво‑неторопливо, И сбросишь, достигнув однажды предела, Как старую шерсть, отболевшее тело. Ругаясь, хомут рассупонит возница Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться В лугах, вознесённых над морем и сушей, Где ждут воплощения вечные души. Опять жеребёнком промчишься по полю, Неся не людьми возвращённую волю ‑ Большие глаза и пушистая чёлка, Четыре копытца и хвостик‑метёлка.
Лошади умеют плавать, Но не хорошо, не далеко. "Глория"- по-русски значит "Слава" Это вам запомнится легко.
Шёл корабль своим названьем гордый, Океан стараясь превозмочь. В трюмах добрыми качая мордами, Тыща лошадей толпилась день и ночь.
Тыща лошадей - подков четыре тыщи. Счастья всё же им не принесли, Миной кораблю пробило днище, Далеко, далёко от земли.
Люди сели в лодки, сели в шлюпки. Лошади ж поплыли просто так, Как же быть и что же делать если, Места нет им в шлюпках и плотах.
И поплыл по морю рыжий остров. Остров в океане был гнедой, Лошадям казалось - плавать просто. Океан казался им рекой.
Но не видно у реки той края. На исходе лошадиных сил, Лошади заржали возражая, Тем, кто в океане их топил."
Первыми тонули жеребята, Умирают те, кто послабей. Маленькие лошади сынята, В мире нет, увы, ребят добрей.
Как они развились и скакали, Бегая по травке светлым днём, Спотыкаясь, падали, вставали, И не знали горестей ни в чём.
Но пришла разлука- расставанье. Гаснет солнце, всё покрыто льдом. Шепчут тихо мамы: "До свиданья, Хоть и не увидимся потом....."
Сколько горя, боли, слёз и муки, Излучает Тихий океан, К вам Господь протягивает руки, Только он и милосерден к вам.
Ну, а люди мимо проплывают. Проплывают, завязав глаза. Будто бы они, увы, не знают, Как горька последняя слеза.
Люди, я прошу вас, умоляю. Вы в ответе за своих друзей. Ещё раз прошу и повторяю, Не бросайте этих лошадей.
Вам это когда-нибудь зачтётся, И пускай не на земле, а там.... Только время мало остаётся.... .............................. Вновь спокоен Тихий океан. ===============================
" Лошади умеют плавать, Но не хорошо, не далеко. "Глория"-по-русски значит "Слава" Это вам запомнится легко."
Пароход отходил за кордон, Море пенилось, волны стонали, А поручик в толпе все прощался с конем, Да звенели кресты и медали.
"Милый конь, милый друг, Мой красавец Агат, Ты прости меня, так получилось. Я ведь тоже не рад, Ты мне больше, чем брат, Не забудь меня, чтоб ни случилось."
У коня по щеке прокатилась слеза, Кони тоже ведь чувствуют горе, Мелкой дрожью дрожал, головою кивал, Да смотрел на свинцовое море.
Пароход прогудел, возвещая конец, Приглашая на борт пол-России подняться, Но никто не бежал, а поручик кричал: "Может, все же остаться, остаться!"
Пароход отходил, ветер северный выл, Альбатрос над безумцами вился, Конь рванулся им вслед, да поплыл - не доплыл, Под тяжелыми волнами скрылся.
Щелкнул черный затвор, пуля волю узнав, Смертным свистом по дулу промчалась - И в горячий висок, а душа на восток... И навеки с Россией осталась...
Мальчик мой милый в коротких штанишках, Я ухожу, а ты остаешься. И будут твердить тебе устно и в книжках, Что ты перестройкой всемирной займешься.
Что ты полетишь на другие планеты, Поставишь на службу расщепленный атом, У космоса новые вырвешь секреты И сделаешь мир безконечно богатым.
Что ты чудодействием техники брызнешь, На все, что подвержено смерти и горю, И люди придут к ослепительной жизни Не где-то, когда-то, но близко и вскоре.
Мой милый, мой бедный, доверчивый мальчик, Все это игрушки твое обольщенье. Чем дольше играешь, тем дальше и дальше Отводится час твоего просветленья.
Но смерть приведет этот час за собою. Поймешь ты, да поздно уж силы иссякли Что целуюжизнь ты напраснопростроил Удобное кресло к финалуспектакля.
Что путь твой был предков извечной тропинкой, Что двигался, дедов своих не догнав ты, Хотя они шли в большинстве по старинке, А ты пролетал в корабле астронавта.
И вот уже смерти открытые двери. Войдешь в них и ты со всемирным теченьем, И скажешь: «Зачем я, зачем я не верил, Что жизнь это к Вечности приготовленье.
Зачем не собрал я богатства другие Сокровища сердца они б не иссякли. Ведь целуюжизнь я безсмысленно строил Удобное кресло к финалуспектакля».
Влажный блеск наших глаз, Все соседи просто ненавидят нас. А нам на них наплевать У тебя есть я, а у меня - диван-кровать. Платина платья, штанов свинец Душат только тех, кто не рискует дышать. А нам так легко - мы наконец Сбросили все то, что нам могло мешать.
Остаемся одни, Поспешно гасим огни И никогда не скучаем. И пусть сосед извинит За то, что всю ночь звенит Ложечка в чашке с чаем.
Ты говоришь, я так хорош - Это от того, что ты так хороша со мной. Посмотри: мой бедный еж Сбросил все иголки - он совсем ручной.
Но если ты почувствуешь случайный укол - Выдерни занозу и забудь о ней скорей Это от того, что мой ледокол Не привык к воде тропических морей.
Ты никогда не спишь. Я тоже никогда не сплю. Наверное я тебя люблю. Но я об этом промолчу, Я скажу тебе лишь То, что я тебя хочу.
За окном - снег и тишь. Мы можем заняться любовью на одной из белых крыш. А если встать в полный рост, То можно это сделать на одной из звезд.
Наверное, зря мы забываем вкус слез. Но небо пахнет запахом твоих волос. И мне никак не удается успокоить ртуть, Но если ты устала, давай спою что-нибудь.
Ты говоришь, что я неплохо пою, И, в общем, это то, что надо. Так это очень легко: Я в этих песнях не лгу - Видимо, не могу.
Мои законы просты - Мы так легки и чисты. Нам так приятно дышать. Не нужно спать в эту ночь, А нужно выбросить прочь Все, что нам могло мешать.
Первый русский летун «В 1695 году, апреля 30 дня, закричал на Ивановской площади мужик караул и сказал за собою государево слово, и приведён в Стрелецкий приказ и распрашиван, а в распросе сказал, что он, сделав крылья, станет летать как журавль. По царскому указу предложение было принято. Сделал себе крылья из слюды, истратив на это 18 рублей. Начальник Стрелецкого приказа боярин Троекуров с товарищами и с другими любопытными лицами вышел из приказа и стал смотреть, как полетит мужик. Устроив крылья, мужик по обычаю перекрестился и стал мехи надувать, хотел лететь, да не поднялся, сказал, что крылья сделал тяжелы. Боярин на него раскручинился. Мужик бил челом, чтоб ему сделать крылья иршеные (род замши), на которые издержано ещё 5 рублей. И на тех не полетел. За то ему было наказанье бить батогами, снем рубашку, а деньги на нём доправить, продав все его имущество» (И.Е.Забелин. История Москвы)
* * *
Роберт Рождественский БАЛЛАДА О КРЫЛЬЯХ (Из поэмы «210 шагов»)
Мужичонка-лиходей, рожа варежкой, Дня двадцатого апреля, года давнего, Закричал вовсю в Москве, на Ивановской, Дескать, дело у него. Государево! Кто такой? Почто вопит? Во что верует? Отчего в глаза стрельцов глядит без робости? Вор не вор, однако, кто ж его ведает? А за крик держи ответ по всей строгости! Мужичка того недремлющая стража взяла. На расспросе объявил этот странный тать, Что клянётся смастерить два великих крыла И на оных, аки птица, будет в небе летать. Подземелье, стол дубовый и стена на три крюка. По стене плывут, качаясь, тени страшные... Сам боярин Троекуров у смутьяна мужика, Бородой тряся, грозно спрашивает: Что творишь, холоп? Не худое творю! Значит, хочешь взлететь? Даже очень хочу! Аки птица говоришь? Аки птица, говорю! Ну, а как не взлетишь? Непременно взлечу!
Был расспрашиван холоп строгим способом. Шли от засветла расспросы и до затемна. Дыбой гнули мужика, а он упорствовал: «Обязательно взлечу!.. Обязательно!..» Вдруг и вправду полетит, мозгля крамольная? Вдруг понравится царю потеха знатная? Призадумались бояре и промолвили: «Ладно. Что тебе, холоп, к работе надобно?»
Дали всё, что просил, для крылатых дел: Два куска холста, драгоценной слюды, Прутьев ивовых, на неделю еды, И подъячного, чтоб смотрел-глядел. Необычное мужичок мастерил: Вострым ножиком он холст кромсал, Из белужьих жабр хитрый клей варил, Прутья ивовые в три ряда вязал. От рассветной зари до тёмных небес Он работал и не печалился. Он старался чёрт! Он смеялся бес! «Получается!.. Ой... получается!!!»
Слух прошёл по Москве: Лихие дела! Мужичонка? Чтоб мне с места не встать! Завтра в полдень, слышь? Два великих крыла... На Ивановской! Аки птица, летать?
Что? Творишь, холоп? Не худое творю... Значит, хочешь взлететь? Даже очень хочу! Аки птица, говоришь? Аки птица, говорю! Ну, а как не взлетишь?! Непременно взлечу!
Мужичонка-лиходей, рожа варежкой, Появившись из ворот, скособоченный, Дня тридцатого апреля, на Ивановскую Вышел вынес два крыла перепончатых. Отливали эти крылья сверкающие Толи кровушкою, толи пожарами. Сам боярин Троекуров, со товарищами, Поглазеть на это чудо пожаловали. Крыльев радужных таких земля не видела. И надел их мужик, слегка важничая. Вся Ивановская площадь шеи вытянула... Приготовилася ахнуть вся Ивановская!
Вот он крыльями взмахнул, Сделал первый шаг... Вот он чаще замахал, От усердья взмок... Вот на цыпочки привстал... Да не взлеталось никак. Вот он щёки надул, Да взлететь не смог! Он и плакал, и молился, и два раза вздыхал, Закатив глаза, подпрыгивал по-заячьи. Он поохивал, присвистывал и крыльями махал, И ногами семенил, как в присядочку... По земле стучали крылья, Крест мотался на груди, Обдавала пыль вельможного боярина. Мужичку уже кричали: «Ну чего же ты?! Лети!!! Обещался, так взлетай, окаянина!!!» И тогда он завопил: «Да где ж ты?!! Господи!!!» И купца задел крылом, пробегаючи. Вся Ивановская площадь взвыла в хохоте, Так, что брызнули с крестов стаи галочьи.
А мужик упал на землю, как подрезанный, И не слышал он ни хохота, ни карканья. Сам боярин Троекуров не побрезговали Подошли к мужику и в личность харкнули. И сказали так бояре: «Будя! Досыта Посмеялись! А теперь давай похмуримся: Батогами его! Да чтоб не дo смерти! Чтоб денёчка два пожил, да помучился!»
Ой, взлетали батоги, посреди весны... Вился каждый батожок в небе пташкою... И оттудова да поперёк спины! Поперёк спины, да всё с оттяжкою! Чтобы думал знал!.. Чтобы впрок для всех!.. Чтоб вокруг тебя стало красненько!.. Да с размахом Ах!.. Чтоб до сердца Эх!.. И ещё раз Ох!.. И полразика...
В землю смотришь, холоп? В землю смотрю... Полетать хотел? И теперь хочу. Аки птица, говоришь? Аки птица, говорю... Ну, а дальше как?! Непременно взлечу!..
Мужичонка-лиходей, рожа варежкой... Одичалых собак пугая стонами, В ночь промозглую лежал на Ивановской, Словно чёрный крест руки в стороны. Посредине государства, затаённого во мгле, Посреди берёз и зарослей смородины, На заплаканной, залатанной, загадочной земле Хлеборобов, Храбрецов И юродивых. Посреди иконных ликов и немыслимых личин, Бормотанья и тоски неосознанной, Посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучин, Человек лежал ничком, в крови собственной.
Он лежал один. И не было ни звёзд, ни облаков. Он лежал, широко глаза открывши. И спина его горела не от царских батогов, Прорастали крылья в ней. Крылья!.. Крылышки!..