Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора.
Золотая осень А. Фет Осень. Сказочный чертог, Всем открытый для обзора. Просеки лесных дорог, Заглядевшихся в озёра.
Как на выставке картин: Залы, залы, залы, залы Вязов, ясеней, осин В позолоте небывалой.
По рыбам, по звездам Проносит шаланду: Три грека в Одессу Везут контрабанду. На правом борту, Что над пропастью вырос: Янаки, Ставраки, Папа Сатырос. А ветер как гикнет, Как мимо просвищет, Как двинет барашком Под звонкое днище, Чтоб гвозди звенели, Чтоб мачта гудела: "Доброе дело! Хорошее дело!" Чтоб звезды обрызгали Груду наживы: Коньяк, чулки И презервативы...
Ай, греческий парус! Ай, Черное море! Ай, Черное море!.. Вор на воре! . . . . . . . . . . . . . Двенадцатый час - Осторожное время. Три пограничника, Ветер и темень. Три пограничника, Шестеро глаз - Шестеро глаз Да моторный баркас... Три пограничника! Вор на дозоре! Бросьте баркас В басурманское море, Чтобы вода Под кормой загудела: "Доброе дело! Хорошее дело!" Чтобы по трубам, В ребра и винт, Виттовой пляской Двинул бензин.
Ай, звездная полночь! Ай, Черное море! Ай, Черное море!.. Вор на воре! . . . . . . . . . . . . . Вот так бы и мне В налетающей тьме Усы раздувать, Развалясь на корме, Да видеть звезду Над бугшпритом склоненным, Да голос ломать Черноморским жаргоном, Да слушать сквозь ветер, Холодный и горький, Мотора дозорного Скороговорки! Иль правильней, может, Сжимая наган, За вором следить, Уходящим в туман... Да ветер почуять, Скользящий по жилам, Вослед парусам, Что летят по светилам... И вдруг неожиданно Встретить во тьме Усатого грека На черной корме...
Так бей же по жилам, Кидайся в края, Бездомная молодость, Ярость моя! Чтоб звездами сыпалась Кровь человечья, Чтоб выстрелом рваться Вселенной навстречу, Чтоб волн запевал Оголтелый народ, Чтоб злобная песня Коверкала рот,- И петь, задыхаясь, На страшном просторе:
Вы голодны, мадам? Кусайте локти. Смотрите стрекозой на муравья. Не надо драм, довольно капли дёгтя. Забудьте всё. Вы больше не моя.
Вам холодно, мадам? Сжигайте письма. Пусть чувство в них сгорит, как кошкин дом. Все письма вздор! На что они сдались вам? Одни слова, с ошибками притом.
Вам жаль, мадам? Так опустите руки, Не дёргайте меня за рукава! Я знаю сам все каверзные трюки: Гражданский брак гражданские права.
Вы на мели, мадам? Сушите вёсла. В гербарий поцелуи и цветы. Пусть в сердце тлеет негашёная известка, Но все к чертям! Вы больше мне не ты!
Вы каетесь, мадам? Не надо басен! Не надо писем, песен и статей. Мой быт без вас так сказочно прекрасен, Что выше всех возвышенных идей.
Вам нездоровится, мадам? Попейте ж яду. Вы всё уже испили, что смогли? Я знаю сам: Отелло лучше Яго, Но оба звенья суть одной петли.
Вы в положении, мадам?.. Найдите выход. Какойнибудь надёжный и простой. И разойдёмся без взаимных выгод: Вы как вдова, а я как холостой.
Идите с богом и живите долго! Так долго, чтоб я там не встретил вас... Коль смерти нет, в забвенье мало толка: Забудешь профиль вспомнится анфас.
Но всё, что я оставлю вам в наследство, Не стоит двух изломанных грошей. Я ваша цель, вы для меня лишь средство Для достижения изящных миражей.
Кончался август, был туман, неслась Галактика. По речке плыл катамаран, кончалась практика. А мы навстречу по реке шли на кораблике И рассуждали о грехе и о гидравлике.
Сердечный гам, словесный хлам, ни слова в простоте. С катамарана люди нам кричали "Здравствуйте!" Дай Бог вам счастья или чуда за скитания! Но вы туда, а мы оттуда. До свидания.
Добра пора, туман - труха, вода мудра в реке. А что мы смыслили в грехах, а что в гидравлике? Да, ни словечка в простоте, моя прекрасная! Какая чушь, зато хоть тема безопасная.
Мы все поймем, мы обойдем и впредь условимся. А то за старое начнем - не остановимся. Грехи - как камни из реки, сосет под ложечкой. Не отпускай мне все грехи, оставь немножечко.
Дал течь кораблик, стал тонуть, стоял и протекал. Мы все спасались как-нибудь, кончалась практика. Я ж отпустил синицу вновь, ловя журавлика. Вот весь и грех, и вся любовь, и вся гидравлика.
Зачем, чего там объяснять, давно все понято. И неудобно как-то ждать, когда прогонят-то. Тони, корабль, лети, журавль, а мы бескрылые. Сокрой, туман, катамаран, прощайте, милые!
О н а: Что всю ночь не спишь, прохожий, Что бредешь - не добредешь, Говоришь одно и то же, Спать ребенку не даешь? Кто тебя еще услышит? Что тебе делить со мной? Он, как белый голубь, дышит В колыбели лубяной.
О н: Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет. Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой? Нет у меня ничего, я все растерял по дороге; День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.
О н а: Где криница - там водица, А криница на пути. Не могу я дать напиться, От ребенка отойти. Вот он веки опускает, И вечерний млечный хмель Обвивает, омывает И качает колыбель.
О н: Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь - Свет вечерний, ковш кленовый, траву подорожник...
Животные не спят. Они во тьме ночной Стоят над миром каменной стеной.
Рогами гладкими шумит в соломе Покатая коровы голова. Раздвинув скулы вековые, Ее притиснул каменистый лоб, И вот косноязычные глаза С трудом вращаются по кругу.
Лицо коня прекрасней и умней. Он слышит говор листьев и камней. Внимательный! Он знает крик звериный И в ветхой роще рокот соловьиный.
И зная всё, кому расскажет он Свои чудесные виденья? Ночь глубока. На темный небосклон Восходят звезд соединенья. И конь стоит, как рыцарь на часах, Играет ветер в легких волосах, Глаза горят, как два огромных мира, И грива стелется, как царская порфира.
И если б человек увидел Лицо волшебное коня, Он вырвал бы язык бессильный свой И отдал бы коню. Поистине достоин Иметь язык волшебный конь! Мы услыхали бы слова. Слова большие, словно яблоки. Густые, Как мед или крутое молоко. Слова, которые вонзаются, как пламя, И, в душу залетев, как в хижину огонь, Убогое убранство освещают. Слова, которые не умирают И о которых песни мы поем.
Но вот конюшня опустела, Деревья тоже разошлись, Скупое утро горы спеленало, Поля открыло для работ. И лошадь в клетке из оглобель, Повозку крытую влача, Глядит покорными глазами В таинственный и неподвижный мир.
Любовь моя, цвет зеленый. Зеленого ветра всплески. Далекий парусник в море, далекий конь в перелеске. Ночами, по грудь в тумане, она у перил сидела - серебряный иней взгляда и зелень волос и тела. Любовь моя, цвет зеленый. Лишь месяц цыганский выйдет, весь мир с нее глаз не сводит - и только она не видит.
Любовь моя, цвет зеленый. Смолистая тень густеет. Серебряный иней звездный дорогу рассвету стелет. Смоковница чистит ветер наждачной своей листвою. Гора одичалой кошкой встает, ощетиня хвою. Но кто придет? И откуда? Навеки все опустело - и снится горькое море ее зеленому телу.
- Земляк, я отдать согласен коня за ее изголовье, за зеркало нож с насечкой И сбрую за эту кровлю. Земляк, я из дальней Кабры иду, истекая кровью. - Будь воля на то моя, была бы и речь недолгой. Да я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой. - Земляк, подостойней встретить хотел бы я час мой смертный - на простынях голландских и на кровати медной. Не видишь ты эту рану от горла и до ключицы? - Все кровью пропахло, парень, и кровью твоей сочится, а грудь твоя в темных розах и смертной полна истомой. Но я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой. - Так дай хотя бы подняться к высоким этим перилам! О дайте, дайте подняться к зеленым этим перилам, к перилам лунного света над гулом моря унылым!
И поднялись они оба к этим перилам зеленым. И след остался кровавый. И был от слез он соленым. Фонарики тусклой жестью блестели в рассветной рани. И сотней стеклянных бубнов был утренний сон изранен.
Любовь моя, цвет зеленый. Зеленого ветра всплески. И вот уже два цыгана стоят у перил железных. Полынью, мятой и желчью дохнуло с дальнего кряжа. - Где же, земляк, она, - где же горькая девушка наша? Столько ночей дожидалась! Столько ночей серебрило темные косы, и тело, и ледяные перила!
С зеленого дна бассейна, качаясь, она глядела - серебряный иней взгляда и зелень волос и тела. Баюкала зыбь цыганку, И льдинка луны блестела.
И ночь была задушевной, как тихий двор голубиный, когда патруль полупьяный вбежал, сорвав карабины... Любовь моя, цвет зеленый. Зеленого ветра всплески. Далекий парусник в море, далекий конь в перелеске.
Несчастная кошка порезала лапу, Сидит и ни шагу не может ступить. Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу, Воздушные шарики надо купить! И сразу столпился народ на дороге, Шумит, и кричит, и на кошку глядит. А кошка отчасти идет по дороге, Отчасти по воздуху плавно летит!
Запах лжи, почти неуследимый, сладкой и святой, необходимой, может быть, спасительной, но лжи, может быть, пользительной, но лжи, может быть, и нужной, неизбежной, может быть, хранящей рубежи и способствующей росту ржи, все едино тошный и кромешный запах лжи.
Когда на смерть идут поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв и умирает друг. И значит смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед, За мной одним идет охота. Будь проклят сорок первый год ты, вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.